Говори - стр. 17

Комнату Хезер обставили, можно хвастаться. У нее она не как у пятиклашки. И не как у девятиклашки. А как реклама пылесосов – везде свежая краска и полоски от щетки пылесоса на ковре. На сиреневых стенах несколько выпендрежных гравюр. В книжном шкафу стеклянные дверцы. Свой телевизор и телефон, домашка аккуратно сложена на столе. Платяной шкаф чуть приоткрыт. Я открываю пошире, ногой. Все ее шмотки терпеливо дожидаются на плечиках, развешанные по типу: юбки вместе, брюки во весь рост, свитера рассованы по мешкам на полках. Комната просто орет: я – Хезер. Почему я так не умею? Нет, я не хочу, чтобы моя комната орала: «Я – Хезер!» – проще повеситься. Но хоть бы шепнула: «Мелинда». Я сажусь на пол и просматриваю ее сидишки. Хезер красит ногти на бюваре и болтает. Она точно будет участвовать в мюзикле. В клан «Музыкашки» так просто не прорвешься. У Хезер ни таланта, ни связей – я ей говорю, чтобы даже и не мечтала попусту. Она считает, что нам стоит попробовать вместе. Я считаю, что она нанюхалась лака для волос. Мое дело – кивать или качать головой, говорить: «Прекрасно тебя понимаю», если не понимаю, и «Да, зря они так», когда вовсе не зря.

Я бы с мюзиклом хорошо справилась. Умею я разыгрывать спектакли. У меня целый ассортимент улыбок. Для школьного начальства – застенчивая, исподлобья, для учителей, когда вызывают, – с прищуром, плюс еще быстро мотнуть головой. Если родители спрашивают, как дела в школе, я вскидываю брови и пожимаю плечами. Когда на меня указывают пальцем или перешептываются за спиной, я машу рукой воображаемым друзьям в конце коридора и спешу им навстречу. Вылечу из школы – пойду в мимы.

Хезер спрашивает, почему я так уверена, что нас не возьмут в мюзикл. Я отхлебываю шоколад. Обжигаю нёбо.

Я:

– А мы никто.

Хезер:

– Как ты можешь такое говорить? Откуда у всех такое отношение? Не понимаю я этого. Если мы хотим участвовать в мюзикле, нас обязаны взять. Не нравится, как мы поем, пусть хотя бы дадут постоять на сцене. Да, зря они так. Паршивая все-таки у нас школа.

Она сталкивает книги на пол, роняет пузырек с зеленым лаком на ковер песочного цвета.

– Почему здесь так трудно обзавестись друзьями? Вода, что ли, отравленная? В старой школе я могла и в мюзикле участвовать, и газету делать, и руководить мытьем машин. А тут я как будто не существую. Меня толкают в коридоре, никуда не берут, всем наплевать. И от тебя толку ноль. Тебе все не так, ты ничего не хочешь пробовать, сидишь и дуешься – тебе вообще без разницы, что о тебе говорят за спиной.

Она плюхается на кровать и громко ревет. Охи-вздохи плюс расстроенный писк, когда она бухает кулаком по своему плюшевому медведю. Я не знаю, что делать. Пытаюсь стереть лак с ковра, но пятно только расплывается. Похоже на водоросли. Хезер сморкается в клетчатый шарфик медведя. Я выскальзываю в ванную, приношу еще коробку салфеток и пузырек жидкости для снятия лака.