Государь - стр. 10

Все это может объяснить, почему Макиавелли создал «Описание того, как избавился герцог Валентино от Вителлоццо Вителли, Оливеротто да Фермо, синьора Паоло и герцога Гравина Орсини», а также и то, почему он придал этому сочинению художественную форму. Но это, конечно, не исключает ни того, что реальный, исторический Чезаре Борджа был изощренным злодеем и деспотом, ни того, что жертвами его деспотизма в итоге оказывались как гуманистическая интеллигенция, так и простой народ. В том, что гуманист и республиканец Макиавелли именно тогда, когда он апеллировал к разуму и чувствам «неосведомленного» читателя, вынужден был эстетически идеализировать врага флорентийского народоправства и «сверхтирана», было заложено глубокое противоречие. Оно было порождено временем и в той или иной мере было свойственно всему гуманизму эпохи Возрождения. Но это нисколько не уменьшало его трагичности.

С наибольшей глубиной трагические противоречия гуманизма Макиавелли обнажатся в «Государе», однако они проступают во всех, даже второстепенных, его сочинениях первого периода. В них они особенно заметны, потому что чаще всего еще не примирены.

Макиавелли отнюдь не сразу пришел к ясному осознанию различия стремлений народа и верхушки «жирного» пополанства Флоренции, давно растерявшего свой былой демократизм, свою антифеодальную революционность. Его представления об экстраординарности Чезаре Борджа разрушились уже в конце 1503 года.

Макиавелли присутствовал на знаменитом римском конклаве, избравшем папой Юлия II, и стал свидетелем бесславного краха всей политики герцога Валентино. В нужный момент у Чезаре Борджа недостало ни ума, ни умения, и он малодушно поверил обещаниям нового папы, хотя, как замечает Макиавелли, «ему была известна та естественная ненависть, которую всегда питал к нему его святейшество, который не мог так скоро забыть десять лет своего изгнания» («Легация к Римскому двору»). «Герцог увлечен самоуверенностью, – доносил Макиавелли правительству Флоренции, – он думает, что слово другого должно быть прочнее, чем было его собственное». С иллюзиями относительно политического «гения» Чезаре Борджа Макиавелли расстался легко и, насколько можно судить по его донесениям во Флоренцию, без особого сожаления.

В 1504 году Макиавелли издал историко-политическую поэму в терцинах, названную им «Десятилетие». Это было его первое опубликованное произведение. У современников оно имело большой успех. В поэме часто упоминался Чезаре Борджа, но изображался он в ней совсем не так, как в политических эссе 1503 года. В «Десятилетии» герцог Валентино никак не идеализируется: наоборот, здесь он – зловещий, коварный «василиск», сладким свистом заманивающий в ловушку своих врагов. Говоря о бесславном конце политической карьеры Чезаре, Макиавелли замечает, что такого конца и «заслуживал восставший на Христа». Подобная формулировка могла бы озадачить в «Государе» и «Рассуждениях», но в «Десятилетии» она – естественна. В 1502–1512 годах, считая, что политики Флорентийской республики должны учиться смелости и решительности у людей вроде Чезаре Борджа, Макиавелли еще надеялся, что Флоренция сможет обойтись без диктатуры, как он выражался, «нового государя», то есть не просто тирана, а истино народного вождя. Так же как в речи «О деньгах», исторические события оценивались в «Десятилетии» с позиций традиционной флорентийской демократии. Макиавелли намеренно не поднимался в поэме ни над разумом, ни над предрассудками своего народа. В 1504 году ему еще очень хотелось верить в возможность превратить Флоренцию в сильное государство, не производя насильственных преобразований в ее политическом строе. Путь к этому Макиавелли усматривал в замене наемных отрядов, возглавляемых продажными кондотьерами, регулярной «национальной гвардией», вербуемой из свободных граждан свободной республики. Поэма «Десятилетие» заканчивалась призывом к флорентийскому народу не терять веры в своего «искусного кормчего» (т. е. в Пьеро Содерини), но, дабы путь к цели оказался «легче и короче», «открыть храм Марса».