Город и псы - стр. 11
– Зачем я, – у собаки свой хозяин будет, а ещё лучше, если мы все будем ухаживать за ней. Ты же сама говорила, что через отношение к животным у детей формируется отношение к людям. Вот и надо воспитывать доброту уже сейчас.
– Тоже мне, Макаренко. Лучше бы сам занялся ребёнком и воспитывал в нём доброту, а не перекладывал это на собаку. Отец нервно зашуршал газетой, но промолчал.
– Вон, у Капустиных, с третьего этажа, – продолжала напирать мама, – и кошка, и собака дома. И что? Только и слышно, как они верещат, когда младший таскает их по комнате за хвост. Настоящий живодёр растёт.
– Наш Серёжка не такой, – спокойно возразил отец и вспомнил, как прошлой осенью в город приезжал зверинец, и сын потом всю ночь не мог уснуть, а наутро заявил, что разработал план освобождения зверей, и неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы зверинец вскоре не уехал.
– И потом, эта вонь, шерсть, – не унималась мама. – Ну, ладно бы ещё болонка или какая-нибудь карликовая, но, ведь, ему овчарку подавай. Такую собаку нужно выгуливать. А если грязь? Не наденешь же на неё калоши. И вообще…
Они ещё долго спорили, и Серёжка с замиранием сердца следил, как попеременно перевешивала то одна, то другая чаша весов, пока, наконец, не стало ясно, что его мечте не суждено сбыться, потому что отец стал явно сдавать позиции, а вскоре его красноречие и вовсе иссякло под натиском маминых доводов. Через минуту, они уже сидели, обнявшись, перед телевизором и говорили о вещах совершенно не связанных с предыдущей темой. Серёжка досадливо закусил губу, и, с трудом сдерживая слёзы, отошёл от двери, после чего бросился в постель и яростно уткнулся головой в подушку, надвинув на себя тёплое верблюжье одеяло.
А, спустя месяц, не смотря на неистребимую зависть к владельцам породистых псов, он сам стал обладателям двух певчих кенаров, к которым привязался всей душой, и часто торопился с улицы домой только лишь затем, чтобы послушать их пенье и поговорить с ними.
Ночью Серёжу разбудили странные звуки, доносившиеся с улицы. Они отчётливо различались сквозь законопаченные зимние рамы, и были похожи на щёлкающие удары плети, рубящей с оттягом по сухому, морозному пространству. Щелчки то удалялись, то приближались вновь, словно двигались сами по себе, и при этом не сопровождались никакими другими звуками. Постепенно они становились всё тише и глуше, пока вовсе не исчезли в холодной, мерцающей мгле.
Мальчик сел на край кровати и прислушался к наступившей тишине, странные звуки больше не повторялись. Было только слышно, как в соседней зале храпит бабушка, да стучат «ходики», которые она привезла с собой в городок после гибели Серёжиных родителей. С тех пор, как эта нелепая авиакатастрофа унесла жизни её дочери и зятя, само земное существование потеряло для неё всякий смысл, и только внук оставался единственной, живой ниточкой, соединявшей её с этим миром. Последние два месяца бабушка почти не вставала с постели, и Серёже приходилось самому ходить в магазин, прибираться в квартире и даже готовить еду. Всё свободное от домашних дел время он проводил дома, неподвижно сидя у окна и бездумно глядя перед собой. Со смертью родителей мир в одночасье стал для него чужим и непонятным. Было неясно – как, а, главное, – зачем жить дальше. Сначала, ему хотелось броситься под поезд, потом – убежать из дома или уехать куда глаза глядят, но, в итоге, он решил остаться с бабушкой, ставшей для него теперь единственным родным существом на всём белом свете. В школе Серёжа не появлялся уже третий месяц подряд, и администрация вкупе с органами опеки, спешно готовила документы для его определения в казённое заведение. Это не было ни для кого секретом, кроме самого Серёжи, и бабушка, в ожидании предстоящей, неизбежной разлуки с внуком, подолгу тихонько и тайно плакала, чувствуя, что это расставание станет для неё последним…