Горький вкус полыни - стр. 32
Девушку отвели в её каморку и напоили чем-то терпким, дурманящим рассудок.
Не прошло и пяти минут, как Тавру сморил тяжёлый сон.
11. Глава 11
В доме фарнабского стратига Диофанта Анемаса курился ладан и, несмотря на солнечный день, горели светильники.
Госпожа Динамия, тоненькая и хрупкая, как весенняя веточка, сломанная бурей, лежала на роскошно убранном ложе. Вокруг неё тихо хлопотали слуги. Стратиг сидел в кресле, скорбно склонив голову; рядом с ним, положив руку ему на плечо, стоял Стефан.
Тавра, точно тень замершая у стены, с острой жалостью вглядывалась в его бледное лицо: горестно опущенные уголки рта, глаза тусклые, потерявшие свой обычный блеск, веки воспалённые. Видно было, что Стефан всю ночь оплакивал умершую мать. Её смерть потрясла его несказанно.
В тот день, когда сердце Динамии перестало биться, он возвратился домой после заката. И был пьян. Он долго не мог понять, что ему говорили слуги, и лишь мотал головой, будто пытался избавиться от хмеля, повергшего его разум в оцепенение. Его оставили в покое и позволили ему выспаться.
Пробуждение Стефана было ужасным – он не сразу поверил, что весть о смерти матери это не продолжение его кошмара, а горькая реальность.
Тавре хотелось подойти к Стефану и, прислонив лоб к его плечу, скорбеть вместе с ним. Хотелось гладить его голову. Хотелось хоть немного ослабить его боль своей любовью.
Вряд ли она нашла бы слова выразить то, чем она вся была переполнена, но своими прикосновениями дала бы ему понять, что разделяет его скорбь...
И в это время появилась та, кого Тавра меньше всего ожидала увидеть сейчас в доме стратига.
Прекрасную незнакомку, явившуюся в сопровождении грузного мужчины, в облике которого угадывалась холодная уверенность и властность, звали Фауста Ласкарида.
Тавра с враждебным чувством разглядывала высокую белокурую женщину, чью ослепительную красоту не могли умалить даже тёмные, строгого покроя траурные одежды. Её лицо, отличавшееся снежной белизной, с безукоризненно правильными, точёными чертами, было сравнимо с бессмертным творением античного скульптора. Только чувственный, будто припухший рот напоминал о её вполне человеческой натуре: о необузданной страстности и неудержимом стремлении к плотским удовольствиям.
- Я не нахожу слов для утешения, – громким, неуместным в подобной обстановке голосом начала Фауста, подойдя к скорбящему стратигу и его сыну. – Вас постигло несчастье, но вы же знаете, что не одиноки в своём горе: домину стратигу любили и уважали все жители Фарнабии...
Лицо Фаусты выражало печаль, однако из-под опущенных ресниц рвалось такое неудержимое кокетство, что присутствующие, наблюдавшие за этой сценой, с досадой отводили глаза.