Горький шоколад - стр. 31
– И при чем здесь карандаши… – закончила Маша, – обычные, цветные. Китайские.
Хотя они шли очень медленно, тихие дворы неумолимо кончались, за черной вязью деревьев уже просвечивали желтые окна девятиэтажного дома, и доносился приглушенный шорох машин. Вечный гул, неотделимый от города.
Денис свернул к детской площадке. «Садись», – сказал он Маше, усаживаясь на скамейку. Маша устроилась рядом. Они молчали.
Вдалеке, над сеткой забора, горели красным круглые светильники, и никого вокруг не было; только черное небо и яркие огни, и влажная скамейка, и песок под ногами.
Ей казалось, за эти несколько дней Денис как-то похудел, черты его лица обострились, румянец побледнел, а глаза, напротив, стали еще темней, сильная усталость отражалась в них. Взгляд его при этом оставался живым, и впервые Маша подумала, что в человеке мы замечаем, прежде всего, внутренне настроение, ту, почти неуловимую, подобную дыханию интонацию, и лишь затем – все остальное. Сколько существует правильных симметричных лиц, тронутых холодом небытия. Красивые и пустые улыбки, напоминающие оскал.
Как же ей хотелось, чтобы вечер не кончался, длился вечно, когда-то ведь было такое уже, нет разве? И тут она вспомнила, настолько четко и пронзительно, что слезы подступили к глазам, будто от световой яркой вспышки. Леша. Конечно. Запах его сигарет, ямочки на щеках. Его по-детски мягкая и тонкая ладонь. Денис совершенно другой, но взгляд, когда он, задумавшись, смотрит неподвижно вдаль, а потом вдруг опустит ресницы – тот же.
– Денис, – спросила Маша, – тебя не было в институте, что-то случилось?
– Да нет, ничего, просто дела, разные дела, я же работаю, – и тут он встал.
Фары машин скользили прочь, пронзая темноту. Мгновенными точками появлялись со стороны забора и так же быстро исчезали, будто растворялись в ночном туманном воздухе.
– Ты куда?
– Пора мне, на работу. Пойдешь до метро?
– Ну давай…
Маша подтянула ремешок на сапоге. Теперь они шли быстро, Денис, сдвинув рукав, глянул на часы:
– Время-то!
– На работу в театр?
– Скорей надо. Будет плохо.
– Денис, – Маша еле успевала, она бежала мелкими шажками, заглядывая сбоку, – кого ты там играешь?
– Кого? Да, знаешь, по-разному. Спектакли – уклон в сатиру. Я же пою. Сначала учился в консерватории, но потом ушел. Играю женщин, пожилых. Ну, вернее Бабу Ягу. А в другом спектакле играю любовницу короля.
– Что-что?
– Это так забавно. Тебе бы понравилось.
– Женские роли?..
– А ты думала что – Гамлета? – он рассмеялся, – ну вот.
Они входили в метро. Толпа тут же подхватила, удушливо сжимая, и понесла в общем, едином направлении; с эскалатора пахнуло жаром и поплыли сверкающие белые светильники, похожие на соляные столбы. В переходе, глубоко внизу, играли на скрипке, звуки высоко взлетали, зависая на мгновение, прокалывали собой пространство, и тут же мучительно долго тлели, вибрируя в общем шуме. Это была не игра, а какое-то издевательство. Непрекращающийся кровавый крик.