Горький-политик - стр. 29
Несмотря на международную славу, сделавшую его одним из самых любимых и печатаемых авторов эпохи, он проповедует иные ценности и считает погоню за золотом – безумием, а деньги – не имеющими ничего общего с искусством. Его неприятие потребительской цивилизации носит тотальный характер: «Все больше и больше вспыхивает желтых огней – целые стены сверкают пламенными словами о пиве, о виски, о мыле, новой бритве, шляпах, сигарах, о театрах»[101]. Для него неприемлема беспардонность этих вывесок, как неприемлемы выставки произведений искусства в ресторанах, комнатах отелей: «Я был в Отеле «Астор» – Комнаты украшены бронзами таких мастеров, как Роден – не дурно?»[102]
Богатство и золотая лихорадка лишают человечности, отменяют чувства, все иные ценности. Произведения писателя проникнуты глубоким отвращением к городу масс, к лихорадочному потреблению. Вид Нью-Йорка, кишащего существами, не знающими мира и цели, для которых единственной ценностью является труд и капитал, вряд ли мог представлять для него приятное зрелище.
В «Обращении к молодежи» Эмиль Золя провозгласил: «У меня было единственная вера, единственная сила: труд […] труд! Имейте в виду, господа, что труд – это единственный закон, правящий миром. У жизни нет другой цели, у существования нет другого смысла, и все мы появляемся на свет лишь для того, чтобы поучаствовать в общей работе и затем исчезнуть»[103].
Карл Левит заметил, что «только таким редким умам, как Ницше и Толстому, было дано осознать фальшивый пафос и скрытый нигилизм, заключенные в прославлении труда»[104].
Среди этих «редких умов» есть место и для Горького с его книгой «В Америке». В призванном вызвать ужас описании своего знакомства с Нью-Йорком, городом «желтого дьявола», Горький в первый и последний раз говорит о проблеме денег, золота, которое из средства становится целью, о труде, который из библейского проклятия превращается в единственную моральную ценность и во всеобщий серый жизненный удел.
Нет сомнений в том, что, как справедливо заметил Левит, только «редкие умы» способны осознать этическую скудость этого нового постулата, которым руководствуются все современные индустриальные общества, вне зависимости от различий в идеологии и общественном устройстве. Будь то демократическая республика или Советский Союз, так называемое «этическое государство» или современная Япония, везде труд стал моральным принципом и верховной целью как в жизни отдельного человека, так и государств.
Возникает впечатление, что на немногих страницах, посвященных Америке, Горький хотел передать – конечно, не с бесстрастием социолога, а с экспрессионистическим пафосом – чувство растерянности, испытываемое интеллигентом старой формации перед лицом слепого безумия, во власти которого находится Нью-Йорк – Нью-Йорк не всемирный центр капиталистической эксплуатации, но жуткое пророчество всечеловеческой судьбы. В силу этого мы не можем согласиться с точкой зрения советского литературоведения, которое приписывает горьковским статьям об Америке политическую критику капитализма. Речь идет об экономике как общей судьбе, и сквозь политический памфлет прорывается антропологическое изумление.