Голограмма. Повесть - стр. 9
Мы срочно улепетывали от надвигавшейся толпы. Ехали по городу, созданному эмигрантами из разных стран, и потому еще не застывшему, свежему, как весенний ветер и ясное небо. Проехали знакомую нам с Игорем улицу с клубами порнофильмов, где чудилась клоака, могущая поглотить нас, с бульканьем.
И с тайным страхом вернулись домой, через запасные ворота.
2
Зачем вам знать, как вырывали с кровью
Все прежнее, а без него – не жить,
Чтό в муке ожиданья в изголовье
Безмерной чернотою оглушит?
Мать, перед тем, как тело уносили —
Какому подотчетная суду? —
Сказала сестрам:
– Чтобы все… красиво, —
На место ставя вашу красоту.
Вначале не доходило, как будто все это не со мной, только бессмыслица в голове, бегание глаз – как правильно вести себя перед людьми? Потом – через равнодушную коросту – прорывы боли, когда режет сердце, и не отвязывается внутри текучий облик родной сути.
«Мы надели ей на палец кольцо, которое ты ей подарил… Она не мучилась, совсем не мучилась». В письме матери тщетная попытка меня утешить.
Я ходил по улицам бесцельно, в опасно озаряемой ночным светом тьме. Почему меня не было с ней? Почему в командировке? Почему маленькой пришлось пережить непереносимую боль ухода из жизни первой, а не нам, давшим ей жизнь? И жизнь моя в сумрачном свете казалась странной, скоротечной, зыбкой.
Самое тяжелое, когда представляешь, как хотел поездить с ней по широкому миру, показать все… Чтобы она увидела океан с высокого утеса, сияющий залив Неаполя, остатки древней крепости на горе. Прошла бы по каменным плошкам отрытой улицы Помпей…
В ее детстве мы перенесли с мамой ее разнообразные болезни, привыкли дрожать перед ней, не дай бог, что случится. Носили на руках, баюкали, когда болела. И нам было так же больно, когда она болела. Борясь за нее, так приросли, что оторвать кровинку…
Мне приснилась тихая ночная вода, как боль безнадежности, невозврата. Из тьмы выплывает нечто любимое до бесконечной жалости, и уже знающее всю безнадежность, – это моя доченька! Я глажу ее, голова покорно свесилась на моей шее. Она медленно улыбнулась и покачала рукой, и так же медленно нырнула, и ушла во тьму. И вдруг во мне страшная догадка: она неживая! И никогда не будет живой.
Проснулся с мучительной, физической болью. Как будто вырвали часть сердечного корня, и рваное невозможно восстановить.
Терзает какая-то родительская вина – не смогли спасти! Ведь, знал: когда мы в парке бросали друг другу «фрисби», она внезапно остановилась и побледнела. И не пошевелил пальцем, чтобы защитить! Единственное, родное существо!