Голод - стр. 22
– Мать не придет тебя навестить, не жди. Ты остался прежним. Ничто не смогло тебя изменить.
Две тени стояли друг напротив друга. В глазах одного светилось безумие вперемешку с алкоголем, в глазах другого – боль и сожаление.
Проводка вновь заискрила, выпуская разноцветные фонтаны. Свет загорелся и погас.
На секунду мужчина потерял зрение от яркой вспышки. Как когда-то давно… когда свет фар ослепил его, пьяного водителя, везущего семью домой. Он успел выпрыгнуть, а они – нет. Каждую ночь он видел один и тот же сон-явь.
Безумца скрутило от боли.
– Арсен, прости, сын. Только не уходи, побудь еще со мной! Я так виноват, так виноват…
Он бросился за исчезающей тенью, пытаясь схватить сына за руку, но почувствовал только пустоту.
Вновь вспыхнул свет. В квартире царил погром, но она продолжала спать, чтобы не видеть всего ужаса. Так жил ее хозяин, так жила она.
Екатерина Симонова
«Была ли…»
Лилька
– Вера ю фром? – Вопрос ставит подножку у выхода из двора-колодца. Узкие черные глаза, такие еще называют бедовые, веселятся навстречу из опухших щелок век.
– Ви ар фром Моску, – подхватываю я игру.
– О, Моску, нормально, я там была! Алтуфьево, Войковская.
Нежданная попутчица пристраивается рядом, мы идем по солнечной питерской улице и болтаем как давние знакомые.
– Вообще я из Уфы, в восемьдесят шестом году приехала. Десять рублей у меня было. А сейчас тут живу, в Кузнечном.
– Хорошее место, – радуюсь я за собеседницу. – Самый центр города, исторический фонд.
– А у меня карту украли!
– Ох, успели хоть заблокировать?
– Нет, все потратил, падла. Плевать, у меня их еще пять штук! – растопыренная ладонь раскидывает невидимые карты. – Пусть подавится! – легко прощается с потерей женщина. – У меня на Невском квартира, я ее сдаю. Бабки есть.
– Ну вы прямо квартирный магнат! – меняю я тему.
– Тебя как звать?
– Катя.
– А я Лилька. Борьку своего ищу! Боря-а-а-а! – сиплый мощный зов разносится по Кузнечному.
Внезапная странная спутница шагает рядом, я исподволь разглядываю ее. Одежда новая, очевидно качественная, но тут и там на ней отпечатаны свидетельства сложного жизненного пути – рукав надорван, а на боку след подошвы.
Смоляно-черные густые волосы стянуты в сальный хвост. Когда-то красивую фреску лица не окончательно замалевала известью ее разбитная жизнь. Раскосые восточные глаза выщурены опухшими веками, правая бровь перечеркнута белесым шрамом. Возраст определить сложно, одутловатость черт обезличивает, делая незнакомку похожей на сотни питерских маргиналок. Одна из многих со дна. Но что-то заставляет приноровиться к ее нечеткому шагу, мне хочется заглянуть дальше избитого фасада, хочется открыть книгу ее дней и прочитать, собрать из обрывков бессвязных мыслей историю. Понять, что было, было ли, была Ли…