Год ведьмовства - стр. 30
Потрясенная до глубины души, Иммануэль вернулась к изучению дневника. Записи становились короче и реже. Остались в основном только простенькие наброски, то и дело перемежаемые неразборчивыми зарисовками. На одном из рисунков были изображены два дуба со странными вильчатыми символами, вырезанными в их стволах. А сразу за деревьями, в небольшой лощине посреди Темного Леса, стояла маленькая пасторальная хижина. Иммануэль не сразу сообразила, что именно видит перед собой. Это была та самая хижина, где, со слов Мириам, она провела зиму после своего бегства в Темный Лес.
Иммануэль продолжала листать странную тетрадь – казалось неправильным и дальше называть ее дневником, учитывая, насколько бессвязными стали записи. Но один рисунок привлек ее внимание. На переднем плане проступало лицо – штрихованная линия рта, два узких глаза, полные губы и длинный кривой нос, казавшийся сломанным. А на фоне маячил искривленный абрис обнаженной женщины, у которой вместо головы было нечто, что Иммануэль описала бы как череп оленя, увенчанный развесистыми рогами.
Лилит.
Имя невольно всплыло в памяти Иммануэль, обрывком истории, которую пересказывали друг другу у костров или нашептывали по секрету, прячась за сложенными ладонями. Лилит, дочь Темной Матери. Владычица грехов. Королева-ведьма Темного Леса. Иммануэль узнала бы ее где угодно.
Следующую страницу занимал рисунок женщины, выходящей из какого-то будто бы озера. Как и Возлюбленные, она была без одежды, и длинные черные волосы безжизненно свисали с ее плеч. Рисунок назывался «Далила, ведьма воды». А рядом – приписано: «Я снова видела Зверя и ее дев. По ночам в лесу я слышу их возгласы. Они взывают ко мне, и я взываю к ним. И нет любви более чистой».
Что-то противно закопошилось у Иммануэль в животе. Дрожащими руками она переворачивала страницы, приближаясь к концу дневника. Из всего увиденного, эти каракули внушали ей наибольшее беспокойство. А подписи к ним были до того невразумительны, что прочесть их оказалось почти невозможно. Но Иммануэль удалось разобрать одну фразу, которая снова и снова повторялась по краям рисунков, выдавленная на полях криво исписанных страниц: «Ее кровь порождает кровь. Ее кровь порождает кровь. Ее кровь порождает кровь».
Чем дальше продвигалась Иммануэль, тем абстрактнее становились рисунки. Некоторые страницы были просто забрызганы чернилами, другие – испещрены росчерками, нанесенными с неистовством, рвавшим страницы в клочья. Среди этих последних рисунков, если их вообще можно было так назвать, Иммануэль поняла только один. Это… нет,