Глубокий поиск. Книга 2. Черные крылья - стр. 47
В дремотном полузабытьи я всё прислушивалась к болтанке, тряске, воздушным ямам. Холод пробирал до костей, система очистки воздуха если и существовала, то работала из рук вон плохо. Я подумала: каково было летать так часто и на большие расстояния товарищу Бродову с его не слишком здоровым сердцем, склонностью к резким перепадам кровяного давления и обострённой чувствительностью к малейшей нехватке кислорода?
Неподалёку от меня прямо на полу, подстелив спальный мешок, устроился Эрих. Плечистый и крепкий молодой мужчина, он, единственный из отряда, отчаянно страдал от укачивания. Он обессиленно водил ладонью по животу, груди и, в конце концов, стал тихо протяжно стонать на каждом выдохе, уверенный, что среди сильного гула его не услышат. Картина не могла не вызвать сочувствия, и я мысленно потянулась к Эриху, собираясь как-нибудь помочь…
В памяти вспыхнул яркий образ: Ленинград, дымный и тесный вокзал, санитарный поезд у дальней платформы, красноармейцы в окровавленных повязках с измученными болью и усталостью лицами – родными, близкими, понятными лицами. Чудившийся среди других вокзальных запахов – конечно, только чудившийся – запах крови. Ещё не осознанное мной тогда ощущение близкого и неизбежного умирания… Вспомнилось, как безутешно и безнадёжно плакали девчонки после встречи с санитарным эшелоном, увозившим раненых в глубокий тыл, – плакали от того, что не успели кому-то помочь, кого-то спасти… Я тогда даже не пыталась присоединить к их усилиям свои, хоть и не сидела без дела.
Я читала о зверствах фашистов в оккупированных городах и сёлах Подмосковья, о виселицах, видела в газетах фотографии сожжённых деревень. Но больше всего помнились эти санитарные эшелоны, виденные своими глазами.
Не сказать, чтобы сочувствие к Эриху улетучилось. Но внезапное отвращение пересилило сострадание: мне стало противно мысленно прикасаться к нему. Своих не могла лечить – так нечего начинать с фашистов.
Я уткнулась лицом в грубую ткань тюка, на котором лежала. Как же я соскучилась по всем нашим! Так и уснула, лицом в мешковину.
Не раз каждый из пассажиров пробуждался и вновь забывался мутным, не приносившим отдыха сном. Полёт длился, должно быть, не одни сутки.
Внезапно самолёт пошёл на снижение и начал закладывать такие виражи, что гнетущая дрёма развеялась. Хоть следовало ожидать, но жёсткое касание поверхности земли произошло совершенно неожиданно для меня. Тяжёлая машина подскочила, снова ударилась колёсами о твёрдый грунт, её стремительный бег стал постепенно замедляться.
И вот – оглушительная тишина, ещё более оглушительная неподвижность.