Гидра - стр. 22
Лирическую, воспевающую гуманизм драму посмотрели в прокате двадцать миллионов человек. Она стала событием десятого Каннского фестиваля, получила «Золотую оливковую ветвь» в Италии; Галю не выпустили за границу. И пока ее лицо – и лебяжью шею с зачаточными жабрами – печатали на обложках «New York Magazine» и «Советского экрана», Галя лежала в остывшей воде, в ванне с открытыми глазами. Триумф совпал с первой изменой мужа, о которой она узнала. Вместе с букетами, лестными статьями критиков и письмами от поклонников посыпались анонимки и рыбьи потроха. Эпоха затягивалась на шее гарротой. После гибели Хрущева культ Сталина приобрел новые, чудовищные формы, и выяснилось, что супруг Кеша был членом культа. Это подкосило Галю сильнее, чем Кешины шашни с моделью Ив-Сен Лорана.
Сигарета истлела. Галя прикурила новую. Дверь каморки отворилась, и в одиночество Гали вторглись телеса Бруно Каминского. Драматург сопел и тер платком вспотевшую лысину. В лысине отражалась лампочка. Под мышкой Бруно сжимал портфель из шкуры Себека.
– Вот вы где, Галчонок! А я вас по всему театру ищу. В гардеробной сказали, вы не уходили, так я давай сусеки обыскивать…
– Бруно Генрихович. – Галя не стала изображать радушие. Мужланские шуточки Каминского, его манера притискиваться к собеседнику пузом и славословить вождей, посасывая оливки, бесила Галю со времен вечеринок на Мосфильмовской улице, организовываемых супругом. И как она раньше не замечала поразительное сходство Бруно и Кеши? Не внешнее, нет. Хуже. – Я здесь обкатываю монолог…
– Не буду мешать! – Каминский заполнил собой каморку. – Ах, Александр Сергеевич, сукин сын, вылитый Ржевский. А вы кто же, Галчонок? Надежда Дурова?
– Денис Давыдов.
– Узнаю, узнаю. Я, собственно, по какому делу. Завтра в Большом дают «Неведомых существ ночи». Из Франции с гастролями прилетает сам Эрих Цанн. Вы же с Иннокентием Михайловичем будете? Такое событие нельзя пропустить!
– Вряд ли, – сказала Галя. – Завтра у нас обоих дела.
– Жаль, жаль. Эрих Цанн – это, знаете ли, имя.
– Все? – с нажимом спросила Галя.
– Исчезаю. Ах, Галчонок, как говорил мне Станиславский, талант – душа. Исчезаю. – Он взялся за ручку двери. – Ах, да. Я, собственно, по какому делу.
Галя заскрипела зубами.
– Я тут закончил новую пьесу. Галчонок, доложу вам, это вещь не слабее «Вишневого сада». Совершенно случайно… – Он вынул из портфеля толстенную стопку страниц с машинописным текстом. – На досуге… Ваш тонкий вкус… Иннокентий Михайлович…
– У нас сейчас нет времени. – Галя забрала бумаги, осыпав их пеплом.