Герой поневоле - стр. 12

Теперь оцепенела она, потому что я-Павлик не был склонен к телячьим нежностям.

– Не беспокойся, – утешил я. – Все образуется, ты же знаешь, что лобная кость очень прочная, я ж не виском ударился, может, нет никакого сотрясения.

Она будто бы меня не слышала, суетилась, квохтала надо мной. Заставила медсестру «чем-нибудь помазать гематому», и мой лоб вокруг шишки украсила йодная сетка.

– Что ж ты такой неуклюжий у нас? Шагу ступить не можешь, чтобы не убиться, – приговаривала она. – Голова как, болит?

– Немного кружится.

– Это нехорошо. Не тошнит?

– Есть немного.

– Идти сможешь? – она принялась расхаживать по кабинету, игнорируя медсестру. – Где ж ты так убился-то?

– Смогу. Идти – смогу. Пошли.

– Лучше держись за меня.

Я обнял ее за широкую талию и побрел следом, поблагодарил медсестру и задумался над тем, как себя вести, чтоб родители не обнаружили подмену. У меня поставленная речь состоявшегося мужчины, колоссальный словарный запас и жизненный опыт больший, чем у родителей вместе взятых…

Вернулись мысли, что этого не может быть и сон вместе со мной скоро закончится. Если я продолжаю существовать так долго, то… что? Есть загробный мир? Или я попал в сансару, в век сурка, где ничего нельзя исправить, и после смерти каждый раз буду возвращаться в девяностые? Или наоборот, меня вернули, чтобы я что-то важное сделал по-другому.

Но почему меня? Почему сюда? В рабочий поселок, в бедную семью? Разве не было бы больше пользы, если бы мое сознание переселили в, например, Горбачева? Или в Ельцина?

 «Семерку» Васьки-соседа, Валькиного отца, я узнал. А еще узнал своего давнего обидчика Писа, который сидел на корточках в двадцати метрах от машины. При бабушке он не стал на меня нападать, просто поднялся, чтобы я его точно заметил, и чиркнул по горлу.

Я демонстративно плюнул под ноги и изобразил, будто расстреливаю его из невидимого автомата. Во мне проснулась детская обида на этого отморозка, хотелось крикнуть: «Выкуси, отсос!» – но я пожалел бабушкины уши.

Теперь более-менее понятно. Сейчас апрель, когда я отмудохал Писа. В той реальности до самых каникул мне приходилось прятаться и отбиваться, а осенью он ушел из восьмого класса в ПТУ, где через два года благополучно сторчался.

В этот раз все будет иначе. Я отомщу за тебя, малой. Ну, за себя то есть.

Я уселся на заднее сиденье зеленого соседского жигулька и закрыл глаза, чтобы уменьшить поток информации. Хотелось выпить бутылку коньяка и забыться. Проснуться и опять забыться, но боюсь, что коньяк убьет это тело.

Немного успокоившись, я повернул голову, и сердце защемило. Я не был на родине больше двадцати лет, я ненавидел это место, вспоминал как страшный сон, а сейчас горло сжимает странное чувство, которому тесно внутри, и оно рвется наружу.