Герда Таро: двойная экспозиция - стр. 19

Перебирать во время прогулки на солнце эти догадки оказалось весьма полезным времяпрепровождением. Доктор Чардак привык подводить итоги своим экспериментам, даже умозрительным и непроизвольным. Впрочем, он уже в свое время пришел к выводу, что при иных исходных данных и малейшем вмешательстве случая в таком городе, как Париж, Герда Похорилле могла стать кем угодно.

В письмах, которые Герда всегда показывала Вилли – то ли потому, что чувствовала себя поначалу немного потерянной, то ли чтобы сохранить связь между дорогими ей людьми согласно заведенному ей самой еще в Лейпциге порядку, – Георг писал ей, что жизнь в Италии все же не так похожа на бег с препятствиями. Он снова заговорил об этом, стоя на снежном пригорке, когда они вдвоем приехали к нему в Турин покататься на горнолыжном курорте в Альпах. Они остановились на вершине трассы, откуда уже не было видно ни нижней станции канатной дороги, ни двух гигантских башен – новехоньких гостиниц, которые владелец «Фиата» выстроил с высокого одобрения Отца Отечества. Георг предложил отдохнуть и воспользовался передышкой, чтобы поговорить. «Понятно, что нет и не может быть оправданий тем, кто арестовывал, избивал, ссылал, изгонял из страны наших итальянских товарищей, тем самым подавая пример своим ученикам, еще большим негодяям». И все же в Италии можно родиться евреем и стать министром, фашистским бонзой или любой другой шишкой, придворным художником, почитаемым вождями, и даже (тут он посмотрел на Герду) главной любовницей главного потаскуна – незавидная роль ввиду того, что мужская похоть здесь – важнейший капитал лидера. Она ничего не ответила, лишь встряхнула короткими, примятыми беретом волосами и не стала убирать упавшие на лоб пряди. Может, этот непроизвольный жест и не имел никакого отношения к сказанному. А Герда – с обращенным к солнцу лицом и раскрасневшимися щеками, с выпущенным из‑под шарфа шейным платком, подобранным к ее зеленым, по‑кошачьи зажмуренным от удовольствия глазам, – имела к этому еще меньшее отношение. Тогда Георг обратился к Таксе: «А ты знаешь, что многие клиенты наших отцов – фашисты, даже те, кто носит фамилию Коэн? И не потому, что с чернорубашечниками лучше поддерживать хорошие отношения. Фашистами заделались не только меховщики, но и мелкие лавочники. Оглушенные военной помпой, одурманенные мишурной имперской римскостью, от которой они чувствуют себя итальянцами до мозга костей». Досталось и тем, кого Георг встречал в университете: кто вырос в домах, набитых книгами, пыль с которых вытирала прислуга, пояснил он с отвращением, жаждут напялить на себя военную форму и превратиться в паяцев. «И теперь они с ума сходят от восторга, что вот-вот начнется империалистическая война!»