Ген бессмертия - стр. 5
Выбор… Позже, став взрослым, Гена решил: не выбор – отказ. Таких отказавшихся с каждым годом становилось все больше. Конечно, поначалу, когда была окончательно разработана программа генной модификации от желающих воспользоваться ею отбоя не было. Весь мир охватила эйфория: молодость, пусть не вечная, но перманентная! Разве это не многовековая мечта человечества?! И вот она сбылась. Базовая бесплатная программа была доступна всем: никаких врожденных дефектов, здоровье от рождения, плюс пожизненная гарантия этого самого здоровья. А как поднялась генная пластика, удовольствие вовсе недешевое! Но, как говорится, кто вам считает? Ничего не надо резать или подшивать – пара-тройка инъекций, некая не особо понятная, да и ладно, перестройка генов – и твой нос, или губы, или уши, или задница, не говоря уже о груди, приобретут ту самую вожделенную форму. И волосы не надо красить – закажи любой цвет и уколись. Надоел через несколько лет – будьте любезны, еще укольчик. Никакой седины, дряблости, климакса, деменции. Было от чего прийти в восторг.
Почему позже, через несколько поколений, они стали отказываться? Почему сначала единицы, потом сотни, тысячи, десятки тысяч людей предпочли старость? Петров не мог этого понять. Отказывался принимать такой странный выбор. Не выбор – отказ. Да, генная модификация не смогла значительно продлить срок человеческой жизни, выигрыш был минимальным: сто двадцать, сто тридцать лет против восьмидесяти-девяноста. Отпали генетические болезни и те, что развивались к старости, вот и выигрыш. Но прожив свои сто с лишним лет, человек все равно умирал. И умирал молодым и здоровым. Никто не хочет умирать молодым. Обидно. Наверно, это и было основной причиной. Жить и помнить, что скоро чья-то всевластная рука повернет твой рубильник: через двадцать лет, через десять, через пять, завтра… Завтра! А ты молод, а ты только встретил ту самую, единственную, а у тебя маленькие дети, и ты уже точно не увидишь их взрослыми. Непереносимо.
Дети… Семья… Они требуют: «Верните нам настоящую семью!» Что для них настоящая семья? Папа, мама, трое, ну от силы пятеро детей. Бабушки плюс дедушки. А теперь детородный период длится всю взрослую жизнь. Вон у Иловайченко и его Татьяны тридцать семь детей. Правда с ними живут только последние, девчонки-тройняшки, маленькие еще. Петров так и не научился различать эти мордашки. Кто Верка, кто Светка, кто Иришка? А если у человека десяток браков за всю жизнь, и в каждом далеко не по одному чаду? Он и не помнит, может, некоторых. Даже многих. А еще десятки собственных братьев и сестер. Дядья и тетки, кузены и кузины… Не сосчитать. Иловайченко, кстати, сосчитал. Уверяет, что от его деда ныне живущих иловайченок восемьсот двадцать шесть человек. Огромный клан, где уж тут всех упомнить?!