Ген бессмертия - стр. 4
– Вот, молодые люди, – надтреснутый голосок впился Петрову в уши, – возьмите. Человек – существо натуральное, а эти… – он оглядел друзей с головы до ног, и голосок приобрел презрительные нотки. – Хотя какие вы молодые… Небось старше меня.
Старик растворился в толпе, но листовки все же втиснул в широкую ладонь Иловайченко. Тот смял их, не читая. Оглянулся в поисках утилизатора, не нашел и затолкал в карман. Засопел, недовольно.
– Слушай, ну вот чего они, Геныч? Чего им надо? Не хотят жить молодыми и здоровыми? Хотят быть, как этот? Ни фига не шарят ни в генетике, ни в эпигенетике, а выводы делают. Модификанты, понимаешь, не люди. А кто? Конь в пальто? Вакцина молодости… Дураки…
Помолчал, мусоля какую-то мысль.
– Хотя правильно. Вот это они правильное название придумали. Не научное ни разу, зато красивое, – и повторил, вроде уже утешившись, – вакцина молодости. Звучит.
Они обогнули митингующих, пошли в сторону Фонтанки.
– Знаешь, Саня, я первый раз старика увидел, когда мне четыре года было, – Петров сам не понял, почему вдруг вспомнил тот давно позабытый детский эпизод и почему решил рассказать его.
– Испугался тогда до икоты. Думал это чудовище, инопланетник.
– И кто это был?
– Дядя Паша, папин младший брат. Он тогда домой вернулся. Умирать.
– И что?
– Через полгода умер. На похоронах больше всего жалко дедушку было.
– Он еще жив был?
– Да. Папа старшим сыном был. Ему тогда около девяносто было, а деду… точно не помню, сто двадцать где-то. Он потом еще восемь лет прожил.
– А дяде Паше твоему?
– Они с отцом погодки были. Только папа молодой и здоровый, а дядя Паша… Он отказался от программы. Ну первую-то инъекцию ему в младенчестве сделали, это само собой, а вот, став взрослым, не захотел продолжать программу генной модификации. Решил прожить, как эти говорят, натуральным человеком. Как будто мы не натуральные. И вот, когда дяди Пашин гроб уезжал в плазменную печь, дед все плакал, все повторял: «Сынок, сынок…» Вот тогда я, маленький, впервые осознал: мы все умрем. Умрет дед, умрут мои молодые родители и я умру. И я сказал сам себе: «Никто не должен умирать».
– И ты решил стать генетиком.
– Нет, Сань. Генетиком я решил стать гораздо позже. Когда вырос. Да ладно, это все неважно, даже не знаю, чего вдруг вылезло.
Некоторое время они шли молча. Обескураженные внезапным затором беспилотники постепенно приходили в себя и расползались в сторону Караванной и набережной Фонтанки. Петров шел и думал о дяде Паше. Не вспоминал о нем не то что годами, десятилетиями, а тут метнулся под ноги согбенный старикашка, и выплыло из глубин памяти. Четырехлетнего Генку пугало его лицо, оно снилось ему ночами: морщины глубокими рвами, серая поросль кустистой бороды, выцветшая голубизна пустых глаз, провал беззубого рта – лицо превращалось в ландшафт, чуждый и опасный, готовый убить, сожрать. Провалившаяся в плечи голова. Медленное шарканье ног, неимоверно тяжелых для иссохшего, растратившего весь запас жизненной энергии тела. Но больше всего пугали перевитые синими венами руки. Скрюченные пальцы с распухшими суставами. Бесконечная мелкая дрожь этих похожих на корни крымского самшита рук. «Почему он такой?» – спрашивал мальчишка у отца. Тот, хмуря бровь, отвечал: «Это его выбор».