Гастроли «ГЕКУБЫ» - стр. 13
– Не ори! – она постучала себя пальцем по уху.
Тут она была права. Когда я в наушниках, я всегда ору. И все же мне хотелось поплакаться.
– Теперь я не смогу заниматься с тобой ничем. Врач сказал, воздержание три года, представляешь?
– Вот дурак!
– Ты меня теперь бросишь, да?
– Такого хилого и глупого – грех не бросить.
– Сам знаю. Таких любить трудно. Это сильных да умных – просто, а ты – меня попробуй. Как Сергуня.
– Уже пробовала.
– И как?
– Горьковато…
Я подумал, что она снова намекает на запахи, и еще раз уточнил:
– Так ты меня разлюбишь или нет?
– Или да, если ты не бросишь свой носорожий спорт.
Я призадумался.
– Больно заковыристо для сотрясенного разума. Или да, если не…
– Я говорю, бросай спорт, тогда потолкуем! – крикнула она, приподняв один из наушников.
– Брошу. Обязательно и наверняка. Ты же знаешь, я еще ни одного дела до конца не доводил. Так будет и с боксом.
В наушниках загремел рок-н-ролл Меркьюри. Не выдержав, я вскочил с дивана. Примочки посыпались на пол.
– Слушай, нам надо немедленно потанцевать!
– Ты сдурел? У тебя голова разболится!
– Она и так болит. Давай, пока он поет.
– Кто – он?
– Неважно, – я задвигал руками и ногами, изображая танец. Жаль провод не давал далеко разбежаться. Словно собачонка вокруг конуры, я вертелся вокруг магнитофона, выделывая голым телом довольно рискованные пируэты. Не верите, попробуйте сами – с сотрясенной головой да под Меркьюри. Катька держалась за живот и покатывалась со смеху. Блондинки – они все смешливые. Ленка, к примеру, – шатенка, а потому любит молча вздыхать, то и дело ныряя в океан своих внутренних миражей. Потому, наверное, и не поехал к ней. Какая, к черту, медпомощь! Положит мне руку на лоб и сочувствующе замолчит. Катька же дама активная, а по части похихикать да похохотать – и вовсе сущий талант! Час может смеяться! Правда-правда! Мне через пять минут плохо становится, а ей и через час хоть бы хны. И что с нее взять? Глупая она у меня – Катюха. Хоть и с феноменальной грудью. Куда там Мэрилин Монро до ее бюста! Если бы еще ума побольше, цены бы девочке не было. Но, видно, ум ее весь в грудь ушел – в оба, так сказать, полушария. Потому и судит всех подряд, причесывая под одну гребенку. И я у нее всегда самый худший, самый ленивый, самый тупой и нескладный. Но мне не обидно. Годика через три, когда ей натикает, как мне сейчас, девочка, разумеется, поумнеет и все поймет. Правда, что именно поймет, я себе не слишком представлял, но так уж талдычат седобровые старики. Не врут же они всем скопом! Что-то ведь мы должны понимать в свои двадцать три года. Как ни крути – возраст! Дартаньян у Дюма – был куда моложе. В сущности – юнец сопливый, а туда же – влюблялся, за моря плавал, людей мочил направо и налево. При этом музыки нашей не слушал. Ни Меркьюри, ни Патрисии Касс, ни Поля Мориа. Несчастный, если разобраться, парень.