Гараж. Автобиография семьи - стр. 36
Вторая проблема – резина. Резина имеет свойство стираться. Если ездить на лысой резине, то, во-первых, это очень опасно, а во-вторых, нельзя пройти техосмотр. Когда протектора не было, а вместо него была только лысина, то это означало – снимай номера. Новая резина нигде не продавалась. Поэтому открывалось огромное количество контор по навариванию резины. Резину наваривали на лысину старой резины. Получалась прилепленная шапка из протектора. Но во время езды она обычно отклеивалась, и на проезжей части оставался длинный ошметок. А ты ехал дальше на по-прежнему лысой резине. Тогда умельцы придумали наваривание заподлицо. То есть это была не нашлёпка на лысину, а наваренная резина, которая сходила на нет по боковине покрышки и держалась дольше. Но эта резина очень плохо входила в диск, рассчитанный на заводскую резину, потому что наваренная была в два раза толще. При помощи кувалд, мата и пьяных криков всё-таки удавалось воткнуть это чудовище в диск, только невозможно было сбалансировать колесо. И когда ты ехал (а я ездил на «Победе» на двух задних наваренных колёсах), то возникало ощущение, что едешь по стиральной доске огромных размеров. Это всё – способы выживания в застойный период.
Александр Ширвиндт, «Опережая некролог»
В феврале месяце актёрская бригада Театра имени Ленинского комсомола вызвалась поехать в Кустанайскую область обслуживать целинников. Такой заявки не ожидали даже обезумевшие от призывов «Все на целину!» работники ЦК ВЛКСМ и мягко намекнули нашему предводителю (профсоюзную организацию театра в те годы возглавлял Борис Фёдорович Ульянов – человек безграничного патриотизма и наивной, но всепоглощающей тщеславности), что порыв сам по себе прекрасен, однако возможны неожиданности, поскольку в феврале там вьюга, снег, минус 30–40 °C и не пашут, а сидят в землянках и бараках и пытаются согреться чем бог послал. БФ, как его звали в кулуарах театра, был неумолим, и мы полетели в Кустанай.
Не буду подробно описывать гастрольный маршрут, скажу только, что два раза при перелётах мы были на краю гибели, а один раз, разминувшись со встречавшими нас тракторами, стали замерзать посреди степи. Газик, в котором коченел я, был населён тихо поскуливавшей актрисой Ириной Костровой, тенором Владимиром Трощинским, завернутым с ног до головы в огромный шарф и все время проверявшим голос, как будто он надеялся, что на том свете ему придётся петь «Ландыши» – пик его гастрольного репертуара. И был ещё водитель Лёша – рыжий гигант, комсомолец в драном меховом полушубке на голой рыжей волосатой груди. Матерился он мало, старался казаться спокойным, но, когда бензин кончился (а двигатель работал, чтобы не замерзла вода в радиаторе, и что-то типа теплого воздуха дуло в «салон»), он выполз на снег, спустил воду из радиатора, влез обратно и сказал: «Всё! П…дец!» Кострова зарыдала, Трощинский перестал петь «Ландыши», а я тихо спросил Лёшу, можно ли как-нибудь устроить мне комплект резины для «Победы», так как комбайны тех лет ходили на победовских колёсах, а комбайнов этих в замёрзшей степи стояло столько, сколько, очевидно, было подбитых танков после битвы на Курской дуге. Лёша внимательно посмотрел на меня, проверяя, не поехал ли я умом перед смертью, и сказал: «Александр! Клянусь тебе! Если случайно выживем, будешь иметь колёса».