Франкенштейн и его женщины. Пять англичанок в поисках счастья - стр. 2

Джордж Гордон Байрон (1788–1824) – еще один великий английский поэт-романтик, создатель поэмы “Паломничество Чайльд-Гарольда”, после появления которой в Европе началась мода на байронизм. Много путешествовал, вел скандальный и экстравагантный образ жизни. В 1821 году, когда началось восстание в Греции, Байрон на собственные средства купил бриг, оружие и снарядил полтысячи солдат – но его планам помощи грекам помешала лихорадка, от которой он умер 19 апреля 1824 года в возрасте тридцати шести лет.

Один поэт, говорят, легко переплывал его весь (9 километров), другой – в нем утонул, и тело его было выброшено на итальянский берег. Лигурия, Байрон и Шелли. Два века тому назад. Первые романтики и демонические красавцы. Кто сегодня читает их поэмы? Кажется, никто. Но многие знают, что один боролся за освобождение Греции и имел преступную любовную связь с сестрой, а другой был атеистом и увел из семьи дочь своего учителя и кумира. Мифы живут дольше стихов. Как и образы, созданные воображением: горящие глаза, кудри, белые рубашки с отложным расстегнутым воротом. Поэты и любовники далекого времени. Что нам до них? Но почему щемит сердце, когда находишься здесь и глядишь на это бесстрастное море, одинаково прекрасное всегда и для всех? И ищешь глазами на горизонте хрупкое суденышко, парусную шлюпку “Дон Жуан” (так ее назвал Байрон, Шелли хотел – “Ариэль”), которая вот сейчас, возвращаясь из Ливорно в Леричи, попадет в страшный шторм и утонет. Тучи уже собираются над Кастелло Сан-Джорджо, каменной крепостью на высокой скале, закрывающей Залив поэтов с юга, запирающей его на замок, кажется, навсегда, чтобы никто никогда не узнал правды о том, что произошло здесь 8 июля 1822 года.

…Мы приехали на этот берег в феврале 2020 года, за месяц до того, как мир погрузился в пандемию и был уже не в состоянии думать ни о чем другом, кроме нее. Как будто призрак смерти юного Перси Биши Шелли шел за нами по пятам и напоминал о том, что все на самом деле очень хрупко и коротко. Правда, пока на это намекали лишь разрозненные группы китайцев в масках и с испуганными глазами. Они что-то уже явно знали, но не спешили этим знанием ни с кем делиться. Мы же азартно фотографировали со всех сторон белую виллу на набережной, на месте которой, как гласила табличка, стоял некогда в рыбацкой деревушке Сан-Теренцо дом, где и жили тем роковым летом семьи Шелли и их друзей Уильямсов. Рядом находилась небольшая, очень скромная (она и сейчас такая) католическая церковь Рождества Богородицы (1619). И я все гадала, посещала ли ее Мэри Шелли – она, в отличие от мужа, не была атеисткой, но, конечно, исповедовала англиканскую, а не католическую веру. “Неужели Мэри ни разу сюда не зашла? – думала я. – Ведь церковь совсем близко от дома, рукой подать. И ее колокола наверняка будили их с Шелли по утрам, когда по виа Маттеотти, а если ее тогда не было, просто по дороге, ведущей вверх от моря в горы, на мессу шли рыбаки, торговцы и их семьи. И раздавался ли здесь похоронный звон, когда неподалеку, в Виареджо, Байрон стоял на берегу возле костра, в котором сжигали тело его несчастного друга? На том самом берегу, где, как писала Ахматова, “мертвый Шелли, прямо в небо глядя, лежал, – и все жаворонки всего мира разрывали бездну эфира и факел Георг держал”. Мы с мужем заговорили о том, кто был Георг (конечно, Джордж Гордон Байрон), и не заметили, что в этот самый момент у церкви стал собираться народ. Все были в черном. Через несколько минут из храма вынесли гроб, и процессия двинулась вверх, на кладбище. Еще один знак. Мы его не распознали – просто пили кофе на набережной. Но один эпизод заставил меня насторожиться.