Франкенштейн и его женщины. Пять англичанок в поисках счастья - стр. 4

Как странно, думала она. Такая длинная жизнь. Я вырвалась из нищеты своего детства, прошедшего на улице, будто в насмешку названной Примроуз (Primrose – “Первоцветы”). Я научилась жить одна и зарабатывать. Уехала в Париж, когда там началась революция, и родила во Франции дочку. Два раза пыталась покончить с собой из-за предательства Гилберта. И все равно выжила. А вот теперь я, мужняя жена и известная писательница, лежу на кровати в Лондоне, в красивом доме модного района Полигон (Polygon), и умираю. Еще молодой. Я точно знаю, что умираю. Потому что все возвращается на круги своя: георгины за окном точно такого же бледно-желтого цвета, как те чахлые цветочки с Примроуз. Они отвратительны, а те казались мне в детстве прекрасными. Может быть, потому, что тогда была весна, а сейчас осень. И георгины не пахнут.

Мэри Уолстонкрафт только что родила вторую дочку. Двумя неделями раньше в Лондоне звездное августовское небо пересекла странная, очень яркая комета – ее заметили все, и все гадали: что она предвещает – ужасные беды или, наоборот, счастливые события. Мэри увидела в этом знак, что ее дитя скоро появится на свет: она не могла дождаться, когда “восстановится моя активность и я перестану видеть ту бесформенную огромную тень, которая плетется за мной по земле во время самых упоительных прогулок”. И она, и ее муж, философ и литератор Уильям Годвин, отрицали институт брака и обвенчались только из-за беременности Мэри. Один незаконнорожденный ребенок у нее уже был, она прекрасно понимала, что ждет ее первую дочь Фанни, и не желала подобной участи больше никому. Откровенно говоря, она страстно желала родить мальчика – в любом случае возможностей в жизни у него будет больше. Сейчас, когда у нее началась родильная горячка, она думала о том, что женщин и здесь наказали. Природа сама постаралась не дать им заниматься тем, чем хочется, помешала раскрыть свои возможности наравне с мужчинами, заставив рожать, болеть и даже умирать во имя новой жизни. До осознанного материнства и тем более движения чайлдфри оставалось еще почти два века, но если бы Мэри Уолстонкрафт могла прочесть знаменитое цветаевское “у любящих не бывает детей” (“Письмо к амазонке”), как бы откликнулась ее душа на эти строки!

Тогда в Гавре Фанни она родила легко, поэтому на этот раз в Лондоне решила ограничиться помощью одной только акушерки. Эта рекомендованная друзьями акушерка, миссис Блекинсоп, как раз и не догадалась проверить, вышла ли плацента. Потом все-таки позвали врача – и доктор Пуаньян, не вымыв руки (о микробах тогда мало что знали) и без всякой анестезии, попытался плаценту удалить. Но занес инфекцию, и у Мэри началось воспаление. В XVIII веке, а на дворе стоял 1797 год, это было довольно распространенным явлением. Так что когда в доме появился друг Годвина доктор Фордис, он уже ничего не мог сделать.