Философская оттепель и падение догматического марксизма в России. Философский факультет МГУ им. М. В. Ломоносова в воспоминаниях его выпускников - стр. 33

Все названные выше эпигоны и тем более сам Белецкий всегда уличали друг друга в антимарксизме. Для такого взаимного «опровержения» определенное основание давали «основоположники», особенно Энгельс, который в четырех известных письмах к своим последователям-критикам признавался, что они с Марксом слишком напирали на роль социально-экономического базиса по отношению к различным компонентам духовной надстройки вообще, философии в особенности, подчеркивали его столь сильно, что исторический материализм многие и многие интеллектуалы трактовали как экономический материализм. Здесь вставала проблема относительной самостоятельности философской «надстройки», что и образует историю философии. Белецкий ее весьма плохо знал и не признавал, считая ее ассоцианистическим набором терминов, «гносеологической схоластикой» (по Ленину), идеалистической в своем отрыве от общественной жизни. Марксистско-пролетарская идеология – ее непосредственное отражение, а философию того же Гегеля следует трактовать как политическое оправдание прусско-немецкой государственности в ее стремлении к войне. Показательно также противопоставление Белецким русского революционного демократизма (Герцен, Чернышевский) западноевропейской «буржуазной» философии. Первая всё же обладала значительной самостоятельностью, и поэтому якобы не имела никакого отношения к возникновению марксизма, в то время как русский революционный демократизм, погруженный в жизнь и ориентированный на русский пролетариат, породил марксизм-ленинизм в России. Здесь «оригинал» приспосабливался к развивавшемуся «антикосмополитизму» противопоставления великой русской культуры западной культуре.

В этом же контексте развивались гносеологические споры об истине, точнее, объективной истине: что в ней преобладает и ее определяет – объект с его особенностями или закономерностями, или она определяется субъектом и без его познавательной деятельности не может вообще быть речи об истине, преобладание субъектного начала ведет к идеализму и т. п. В этих рассуждениях апеллировали к ленинскому «Материализму и эмпириокритицизму», где объективность истины максимально сенсуализирована, как это было у Гольбаха. Белецкий решал ее еще более примитивно, чем автор этого произведения. Отсюда, по-видимому, и байка, как руководитель семинара, распахнув окно с видом на Кремль (университет и факультет были тогда напротив его) и указав на него, сказал: «Вот она, объективная истина!» Я такого эпизода не вспоминаю, но она вполне соответствует трактовке истины Белецким, как и его обращения по теоретическим вопросам в «высшие инстанции». А. Д. Косичев в своей вышеупомянутой книге пишет, что студент 5-го курса Я. Аскинадзе обратился с письмом к Сталину с просьбой прояснить, как же понимать объективную истину.