Философская оттепель и падение догматического марксизма в России. Философский факультет МГУ им. М. В. Ломоносова в воспоминаниях его выпускников - стр. 27
Но тем не менее ряд моментов речи Жданова свидетельствовал о его начитанности в историко-философской литературе. Например, идея, согласно которой в ходе историко-философского процесса, начиная с античности, от философии отделяются всё новые и новые науки. В этом контексте возникает проблема, близкая к позитивистскому истолкованию философии. Что же остается от философии, тем более с марксистско-ленинской идеологией? Но здесь неверна основная посылка, ибо философия никогда не была некой пранаукой, но развивалась, конкретизировалась в тесной связи с практически-научным знанием, рационализирующим и конкретизирующим философию прежде всего в отношении к мифологическому мировоззрению.
Жданов, как и участники дискуссии, в различных аспектах трепали своей критикой схематичность, нечеткость учебника Александрова, потешаясь, в частности, над бедным Марком Петровичем Баскиным («морской философский волк» ждановской речи), сожалевшим, как отмечено выше, о недостаточности огромного тиража книги. Наиболее основательными и весьма неприятными для автора книги и ответственного партийного начальника были в основном традиционные провалы книги: «объективизм», ослабляющий, если не устраняющий марксистско-ленинскую партийность, в ряде случаев как бы солидарность с некоторыми из домарксистских философов, усеченность изложения формирования марксизма, заканчивающегося «Коммунистическим манифестом» и революцией 1848 г., в то время как оно, конечно, продолжало развиваться и Марксом, и Энгельсом, и Лениным, а теперь и Сталиным. Главный же порок книги Александрова заключается в том, что марксизм, доведенный до предельной высоты ленинизмом, знаменовал революционный переворот в философии, когда она из различных систем мыслителей-одиночек стала единым учением для миллионных масс. Можно было бы добавить, что тем самым она трансформировалась в идеологию, но первое слово было всё же более значимо и серьезно.
В своем заключительном слове Александров, конечно, каялся, полностью признавал свои ошибки, заверял как Жданова, так и Сталина в радикальном изменении своей деятельности, уверял в существенной переработке новой книги по истории философии и т. п. Когда уже закончилась «дискуссия», он, смущенный, стоял перед Ждановым, по выражению моего друга П. Т. Белова, как побитая собачонка, и в чем-то оправдывался. Многим стало ясно, что он переоценил свое положение и свою роль в партийном руководстве. Его освобождение от высокой должности и перемещение на должность директора Института философии состоялось через три-четыре месяца. Несколько загадочно, что столь жестко раскритикованную «Историю западноевропейской философии» не лишили Сталинской премиии (во всяком случае в печати ничего подобного не было объявлено).