Филфак - стр. 24
– В твоем случае важна каждая мелочь! Рассказывай! – не унимается егоза и, заметив, что я тащу шиповник в рот, возмущенно бьет по рукам.
– Фу! Илья, он же грязный! – морщит носик, а я радуюсь, что сработало: внимание Пуговицы смещено.
Анька напоминает сейчас электрический чайник, готовый вот-вот закипеть: так же пыхтит и хмурится.
– Привык в своей деревне все с грядок немытым жевать! – возмущенно взмахивает руками. Смешная! – Здесь так нельзя!
– Я просто голодный. – Повожу плечами и выкидываю остатки ягод в кусты. – На завтрак была манная каша, а обед я пропустил.
– Что плохого в манной каше?
– Не знаю. Она просто мерзкая.
– А я люблю манку.
– А я греческий омлет со шпинатом обожаю. Особенно если добавить туда оливки каламата, шампиньоны и, конечно, тимьян. А вместо водянистого больничного какао обязательно черный свежезаваренный кофе с тонкой пенкой и кусочком тирамису.
Чувствую, как слюнные железы сходят с ума от одного только упоминания о еде. Правда, пока я предаюсь мечтам, Аня начинает заливисто хохотать, возвращая меня к кустам шиповника и серой реальности.
– Оливки каламата? – Сквозь смех едва получается разобрать ее слова. – Ты фантазер или фанат кулинарных программ?
– Почему?
– Ну просто… – немного успокоившись, пытается объяснить Аня. – Я же была у тебя дома. Какие оливки и шпинат? Какой тирамису? Откуда?
– Думаешь, если я деревенский…
– Нет! – Девчонка резко тормозит и, развернувшись ко мне, с очередной порцией жалости заглядывает в душу. – Насколько я поняла, вы концы с концами еле сводили. Жили на одну бабушкину пенсию да твое пособие. Какой там тирамису? Дай бог, на хлеб да на чай хватило бы. А ты – шампиньоны, оливки…
– Может, ты и права. – Резко отступаю и несусь вперед. Осознание собственной никчемности больно ударяет по самолюбию.
Остаток пути мы проходим молча. Я проклинаю дурацкие картинки, то и дело всплывающие в памяти, но, как выясняется, совершенно не относящиеся к моей жизни. Аня держится рядом и, волнуясь, кусает губы, страшась снова сболтнуть лишнее. Правда, у дверей общежития она все же решается заговорить.
– Вот здесь ты и живешь.
Скептически осматриваю видавшее виды пятиэтажное здание из серого кирпича с величавой табличкой у входа.
– Комната двести тридцать четыре. Это на втором этаже. – Взобравшись по раздолбанным ступеням крыльца, она тянет на себя скрипучую металлическую дверь непонятного цвета, за которой нет ничего, кроме непроглядной темноты, и с улыбкой зовет за собой.
С опаской переступаю порог: может, зря я отказался от психиатрического отделения?