Ферзь – одинокая фигура - стр. 11
– Угу, – говорит Дим.
– Есть все основания, значит, классифицировать смерть как самоубийство.
– Согласен, – говорит Дим. – Пситехэкспертиза подтверждает.
– А цветы? – спрашиваю я. – Что известно о них?
– О цветах, – отвечает Сан Дмитрич и потирает затылок. – Данных, конечно, мало. Но кое-что есть. За три дня до смерти, в воскресенье Петровская вернулась домой около девяти вечера с этими самыми цветами. Вид имела странный – так говорит консьерж. Что он называет странным – тут вопрос открыт. Он спросил: «От кого красота такая?», – на что Катерина лишь печально качнула головой и прошла мимо.
– Где продаются цветы?
– Тьхе, спросите! Не менее пятидесяти точек по городу, куда завозят гладиолусы.
Я задумываюсь. То, что не сходилось, не сходится и теперь. Кажется, фрагменты даже расползаются в стороны.
– Почему, получив цветы от кого-то, она впала в отчаяние?
– А кто знает, что он ей сказал при встрече? Например, что женится и не желает видеться более. Цветы-то желтые, Владя.
– В ее телефоне должен быть номер этого человека. Проверили?
– Совершенно верно! – Сан Дмитрич кивает. – В воскресенье был звонок ей и был от нее. Номер не зафиксирован в записной книжке. Сейчас отключен.
– Абонента установили?
– Не представляется возможным. Подключение не контрактное. Просто купил карточку на раскладке. Любой мог купить, значит.
Дим улыбается, хлопает следователя по плечу и говорит, что только герой родины мог собрать столько данных за полдня. На что Сан Дмитрич отвечает, что и вчерашний вечер не прошел впустую. Дим усмехается еще шире и спрашивает, видит ли Сана Дмитрича жена в другие дни, кроме рождества и восьмого марта. А следователь говорит – ничего, вот в выходные затащит она меня на дачу, на сельхозработы, тогда, мол, и налюбуется. Дим тогда констатирует, что физический труд на свежем воздухе в лучах солнца полезен просто-таки до невозможности. А Сан Дмитрич показывает ему обе ладони в мозолях и без тени улыбки подтверждает: еще как, мол, полезен.
Я слушаю все это вполуха, а с каштана вдруг срывается цветок, вертится белым пятнышком и на какой-то миг зависает перед моим носом. Дую на него, он отскакивает испуганно, переворачивается и оседает. Во мне вспыхивает вдруг мерцающее чувство абсурдности происходящего. Ведь не клеится, не складывается! Но то, что не клеится, – призрачно, беленько, вертляво, вздрагивает от дуновения. А то, что складывается – основательно и добротно, как отпечатки пальцев, как сельхозработы.
Я замечаю, что они молчат. Дим, глядя на меня, произносит:
– Определение рода смерти как самоубийства является основанием для прекращения следствия. Угу?