Феноменология зла и метафизика свободы - стр. 75

Парадоксально (лишь для поверхностного ума, правда), но беря на себя причины неудач, они легче переносят различные «удары судьбы», несчастья и беды, чем «гордецы», ориентирующиеся на достижение успеха. Для последних удары судьбы необъяснимы и иррациональны, связаны с крахом веры в разумность и справедливость мира по отношению к ним.

Такие люди винят в своих несчастьях других, обстоятельства, считая, что несчастья можно было избежать. Они не берут на себя ответственность за случившееся. Это делает такую личность чрезвычайно и во всем зависимой от внешних обстоятельств и других людей. Такой человек – не хозяин своей жизни и судьбы. Стыдливые же оказываются более жизнестойкими, поскольку считают происшедшее неизбежным и ответственность за него предпочитают брать на себя в максимальной степени. Винят самих себя и в себе же ищут возможности и ресурсы преодоления жизненной или творческой проблемы. Тем самым они оказываются, несмотря на вроде бы большую «субъективность», ориентацию «на себя», по-своему более объективными, по крайней мере – избавленными от субъективизма по отношению к другим людям, от подозрительности по отношению к ним.

Стыд и избегание неудач оказываются не просто противоположными по знаку гордости и стремлению к успеху. Более того, иной стыд и иная скромность, действительно, сродни гордыне, оказывающейся их подоплекой и изнанкой. Вот еще одно свидетельство того же человека, глубоко заглянувшего в свою душу: «А скромность? Пресловутая эта скромность. Не зря говорят, уничижение паче гордости. Я, мол, вот какой скромный. А вы, мол, вот какие гордые. Не говоря уже о том, сколько ненужных обид и неудобств она доставляет самому “скромному”. Сколько очередей он выстоял понапрасну, не спросив, необходимо ли выстоять. А иные очереди по скромности выстоял дважды! А скольким людям, неприятным и чуждым, он подчинялся просто из боязни задеть их самолюбие, оказаться в их глазах гордым. Сколько раз, сопровождая их Бог знает куда и зачем, занимая их неинтересными занятиями, играл в их тоскливые игры, проводил с ними пустынное время, поил их, веселил, развлекал их, а то и хуже, отдавал им то, что самому было важнее всего. Как торопился отдавать! Чтобы не подумали, что жалею! Завидя вдали, переходил на другую сторону улицы и обращался в бегство у них на глазах, и они не понимали, в чем дело»[70].

Такой горделивый стыд может стать феноменом общественного сознания, завладеть целыми социальными слоями, а то и этносами, как это имело место с российской интеллигенцией конца прошлого – начала нынешнего века. Самоунижение, служение – за которым медленно, но верно прорастало навязчивое самозванство знания, как других сделать счастливее помимо их воли. Вина перед народом, хождение в народ, просветительство в рабочих кружках, захват власти, коллективизация – от благоговения перед крестьянской общиной до насаждения колхозов – звенья одной цепи. Цепи, приведшей к нынешнему распираемому гордыней самоуничтожению общества. Будет еще место в специальном разделе поговорить об этом подробно, а пока стоит отметить, что амбивалентность горделивого стыда сродни бесстыдной гордыне и является верным симптомом самозванства. Эту же симптоматику описал в своем «Апокрифическом Евангелии» великий парадоксалист Хорхе Луис Борхес: