Фархад - стр. 3
Открытое окно и ветер сквозь него, полупрозрачные шторы, ещё влажные после стирки. Стук распахнутых створок, привлекающий меня, как маятник гипнотизёра. А за грубым деревянным подоконником, выкрашенным белым, – Ферганская долина с высоты птичьего полёта. Наверное, я очень маленький и слабый, – во всяком случае ручки мои совершенно крошечные, еле-еле цепляются за толстый край, обязательно соскальзывают и получают саднящие занозы из облупившейся краски. И вот я, лёгкий, похожий на мотылька (во сне именно так хочется думать) – лечу над долиной, а подо мной извивается и юлит не то река, не то дорога. Вертятся в голове названия, но окончательно вспомню я их, только когда проснусь – Сырдарья, слившаяся из Нарына и Карадарьи. Всё зелено, ярко – в отличие от других снов – мне кажется, что спину греет солнце, а в ушах шумит ветер и даже пахнет чем-то сладким-сладким – цветущим лугом, которого не видно. И я сомневаюсь, пока лечу до самого Ферганского хребта на Северо-востоке, что в долине есть луга.
Вершины или припорошены снегом, или спрятаны облаками, так что не всегда мне удаётся рассмотреть их яснее, чем на старой фотографии, найденной на самом дне старой коробки из-под советского ещё миксера. Сон и реальность смешиваются, словно под лопастями шумной машинки, как если бы мама утром в субботу затеяла испечь пирог. Я уже не могу лететь так, как пятью минутами ранее, становлюсь тяжёлым и бесцветным, потому что пришёл из другого мира, из узенькой оконной щели, мелькнувшей позади, когда удалось оглянуться.
Я слышу родные голоса, мамино пение – что-то из русского народного. Потом вмешивается отец, кричит на неё, сладкие звуки красивейшего сопрано теряются в грохоте непонятных, словно иностранных ругательств. Едва совладав с крыльями, я на всех парах лечу обратно, домой, к своему окну, из которого так легко выпорхнул.
Если сон не имел целью вымотать меня до предела, то просто не получалось долететь, и я просыпался где-то на полпути, уставший и запыхавшийся, но всё же относительно спокойный. А если по каким-то причинам подсознание зверствовало, всеми силами ненавидя меня, то случалось страшное, отчего я всё ещё просыпаюсь в мокром поту и долго смотрю в потолок, пока найду в себе силы встать. Достигнув окна, нереально теперь огромный я, обнаруживаю, что никаким образом не смогу даже пальца просунуть между створками. И заглянуть не выходит – массивная тень загораживает свет, и только слышно ухание отца и тонкие стенания матери.
И чем дольше длятся бесплодные попытки пролезть в окно, тем больнее я бьюсь о стены дома, то белёные, оставляющие неприятные мучные следы, то деревянные, брусчатые, сдирающие перья и кожу. Я плачу. Бессильно плачу, понимая, что внутри стен уже тихо. Что всё было бесполезно и больше нет подоконника, от которого я мог бы оттолкнуться, чтобы снова лететь. Не хватает воздуха, не хватает места. Мир сужается, стягивается, просачиваясь сквозь окно, внезапно потерявшее дом. А меня не затягивает, не утаскивает туда – к любимым и родным.