Фараон - стр. 79
То, что Рамсес заступился за нее и хотел погнаться за нападающими, привело ее в еще больший ужас. Она поняла, что находится в руках такого властного и горячего человека, который может пролить чужую кровь, убить…
Сарра пришла в отчаяние; ей казалось, что она сойдет с ума. Она слыхала, как грозно царевич призывал к оружию прислугу.
Но одно незначительное словечко, мимолетно брошенное им тогда, отрезвило ее и придало новое направление ее чувствам.
Рамсес, думая, что она ранена, сорвал с ее головы повязку и, увидав синяк, воскликнул:
– Это только синяк! Но как он меняет лицо…
Сарра забыла в ту минуту и боль и страх. Ее охватило новое беспокойство. Синяк изменил ее лицо. Это удивило царевича. Только удивило!..
Синяк прошел через несколько дней, но в душе Сарры осталось и продолжало расти незнакомое дотоле чувство: она стала ревновать Рамсеса и бояться, чтобы он ее не бросил.
И еще одна забота мучила ее: она чувствовала себя перед ним служанкой, рабой. Она была и хотела быть вернейшей его служанкой, самой преданной рабыней, послушной, как тень, но в то же время мечтала, чтобы он по крайней мере в минуты ласк не обращался с ней как господин и владыка.
Ведь она принадлежала ему, а он ей. Почему же он не покажет, что любит ее хоть немного, а каждым словом, всем своим поведением дает понять, что их разделяет какая-то пропасть? Какая?… Разве она не держала его в своих объятиях? Разве он не целовал ее уста и грудь?
Однажды Рамсес приехал к ней с собакой. Он пробыл всего несколько часов, но все время собака лежала у его ног на месте Сарры; а когда она хотела сесть там же, собака заворчала на нее. Царевич смеялся и так же погружал пальцы в шерсть нечистого животного, как в ее волосы, и собака так же смотрела ему в глаза, как она, только, пожалуй, смелее.
Сарра не могла успокоиться и возненавидела умное животное, которое отнимало у нее часть его ласк и обращалось с ее господином с такой фамильярностью, на какую сама она не решалась. Разве могла бы она так равнодушно смотреть в сторону, когда рука наследника лежала на ее голове?
Недавно он снова упомянул о танцовщицах. Сарра вспыхнула:
«Как? Он мог позволить этим голым бесстыжим женщинам ласкать себя?… И Яхве, видя это с высокого неба, не поразил громом распутниц?…»
Правда, Рамсес сказал, что она ему дороже всех. Но слова его не успокоили Сарру. Она решила не думать больше ни о чем, кроме своей любви. Что будет завтра – неважно.
И когда она пела у ног Рамсеса песнь о страданиях и печалях, сопутствующих человеку от колыбели до могилы, она излила в ней свою душу, свою последнюю надежду – на бога.