Фанаты. Счастье на бис - стр. 4
– Всё, с гадостями закончили. – Она застёгивает на нём куртку, помогает удобно устроиться. – Сейчас будут вам радости.
– Наконец-то! Я уж и не надеялся! – язвит он.
Сашка идёт готовить свежий чай. Сна уже ни в одном глазу, причём у обоих. Она сова, и в три часа ночи ей как раз хорошо. Зато в восемь, когда он бодрый и весёлый заруливает на кухню, Сашке хочется сдохнуть и искупаться в тазу с кофе одновременно. Кто он в птичье-биоритмической классификации, Сашка не возьмётся определять. Он сам по себе. Почти пятьдесят лет гастрольной жизни способны сбить любые внутренние часы, даже если бы их изготавливали швейцарцы. Он может резво скакать с раннего утра, а может весь день провести в постели, если его оттуда не выгнать.
Ночью ей всегда его особенно жалко. Она знает, как он боится ночи. Хорошо помнит, как в первые месяцы категорически не хотел оставаться на ночь один, как долго ещё жил в нём страх задохнуться. Сейчас всё проще, он даже шутит, играет на публику. Но всем было бы лучше, если бы обходилось без ночных подъёмов. Не обходится.
Хочется его побаловать, и Сашка вместо обыкновенного чая заваривает тёртую облепиху. Он любит ягодные напитки. Возни больше, зато сколько радости на его лице, когда он замечает янтарно-жёлтый стакан в её руках. Медный подстаканник, ложечка. Всё как в лучших домах.
– Приятного. – Сашка снова садится к нему на постель.
– А ты?
Сашка морщится. Она облепиху терпеть не может.
– Вкусно, – довольно щурится он. – Так просто, а вкусно. Так всегда и бывает. В детстве мама нальёт стакан кипятка, растворит в нём кусок сахарина – вкуснотища! Сахарин растворяется плохо, на дне кристаллики оседают. И ты пьёшь горячую воду и ждёшь, когда же конец, чтобы самое вкусное ложкой соскрести.
– А почему кипяток? Почему не чай?
– Так не было заварки. Морковка иногда была, её заваривали. Противная. Лучше просто кипяток.
– Вы всегда сладкое любили?
Всеволод Алексеевич кивает:
– В сорок шестом, на первый послевоенный Новый год, мама мне такой «рожок» подарила. Из фольги свёрнутый кулёчек. А там немного грецких орехов, одна мандаринка и конфета «Мишка». Тоже одна. Столько счастья было. До сих пор вспоминаю с теплотой. Теперь не из-за конфеты, конечно.
Сашка кивает. Она поняла. Из-за мамы. Всеволод Алексеевич остался, считай, сиротой в пять лет. У отца служба, военный госпиталь, потом новая семья. Маленький Севушка болтался за ним хвостиком, передаваемый с рук на руки медсёстрам, адъютантам, мачехе.
Про его маму говорить сложно обоим. Никогда не видевшая её Сашка часто думает о женщине, которая прожила почти вдвое меньше, чем ей сейчас. Понимала ли она, сгорая от чахотки, что это конец? И что маленький мальчик, сын, остаётся один? Было ли у неё время подумать о его судьбе? Наверняка. Вряд ли она тогда могла думать о чём-то ещё. Сашка не особо верит в ангелов-хранителей и прочую околорелигиозную мифологию. Но сказочное везение Всеволода Алексеевича, которое помогало ему выигрывать конкурсы, получать самые лакомые песни, раз за разом вытягивать счастливые билеты прямо из-под носа коллег, порой куда более одарённых природой, иначе, чем ангелом-хранителем, объяснить трудно. И если таковой существовал, у него точно были глаза его мамы.