Фабрика мертвецов - стр. 29
Надо же, он пытается язвить.
— Я не то чтоб не понимал… — хмыкнул Митя. — Я просто совершенно не интересуюсь… обстоятельствами.
Что эта дама… девушка там делает? О, excuse-moi, понятно, зачем она там… Митя сам почувствовал, что краснеет. Нужный чулан в вагоне был именно что чуланом: Митя и сам там едва поворачивался, а уж женщины с их юбками наверняка даже втиснуться внутрь не могли. Все равно, разве приличная дама или девица позволит, чтоб ее увидели в подобном месте?
— Простите, сударь… — Девичий голосок был тих и нежен, и смущен, и почти беззвучен. — Я… мне нужна помощь…
— Вы слышали? — Гриша повернулся, стукнув чайником по перилам вагона.
— Умоляю, помогите! — Женский силуэт в дверях ретирады нарисовался четко, девица шагнула вперед — и разом нахлынула волна отвратного запаха.
Митя брезгливо шевельнул ноздрями: «С чего я решил, что девица — приличная? В розовом-то платье, на вокзале… В очень недешевом платье… Утреннем платье… Ночью».
— Сударыня, вы меня зовете? — Гриша шагнул ступенькой ниже, близоруко вглядываясь в словно выплывающий из двери силуэт.
— Мне так неловко… На вас вся надежда! — снова прошелестел голосок.
— Сударь… — бросил Митя и замолк, продолжая вглядываться.
— Что? — Реалист на миг оторвал взгляд от манящей его руки в белой кружевной перчатке.
— На вашем месте я бы не ходил.
— Почему? — Гриша снова повернул голову туда, к девушке.
— Хотя бы потому… куда она вас зовет, — напомнил Митя.
— Ну сударь же! — нетерпеливо позвал капризный голосок.
— Разные бывают обстоятельства. Ну да вы ж ими не интересуетесь. — Гриша спрыгнул с лесенки и зашагал к девице, решительно погромыхивая чайником.
Ноздри Мити снова дернулись… он узнал запах. Ничего общего с ретирадой тот не имел, Митя слышал его, еще когда был мал, до перевода отца в Петербург и возвращения в их жизнь матушкиного семейства.
Митя потянулся к прихваченной из вагона тяжелой отцовской трости.
Перегнулся через перила вагонных «сеней».
И с глухим стуком опустил набалдашник Грише на голову.
Реалист замер, покачнулся, ноги его подломились, и он рухнул как подрубленное дерево. Чайник, дребезжа, откатился в сторону.
Тихо было на перроне, тихо — ветерок шелестел в листве да паровоз пыхтел. Гриша лежал, прижавшись щекой к земле, и вокруг головы его расплывалось кровавое пятно.
— Митька! Ты что творишь! — раздался крик отца.
Дверца вагона с грохотом отлетела в сторону. Рыча от ярости, будто у него и впрямь была примесь Древней Крови, только не Сварожьей, а Велесовой, путеец ринулся к Мите.
Ухватившись за балясину, Митя сиганул на перрон — прямо бесчувственному реалисту на спину. Вопль — пронзительный, совершенно нечеловеческий, ввинчивающийся в уши и словно вытаскивающий внутренности через них — пронесся над станцией. Шум буфетной испуганно стих. Путеец в вагонных «сенях» скорчился, безуспешно пытаясь зажать уши. В вагоне загрохотало: спящие пассажиры падали с диванов и лавок. Отчаянно, как подколотый поросенок, заверещал ребенок.