Эйфория - стр. 29
– Скорее так: “Как ты думаешь, когда мужчины становятся женщинами, а женщины – мужчинами, это приносит мир и радость?”
– Но они не мыслят в таких категориях.
– Разумеется, мыслят. Они вспоминают о минувшем дне – что он принес им, размышляют, куда отправиться рыбачить на следующий день. Они думают о своих детях, супругах, родственниках, о своих долгах и обещаниях.
– Но у меня нет никаких свидетельств того, что киона анализируют собственные ритуалы, разбираясь в смыслах.
– Уверена, некоторые все же пытаются разобраться. Просто они родились в культуре, которая не оставляет места подобным размышлениям, поэтому такого рода стремления слабеют, как мышцы без нагрузки. Вам нужно помочь им тренироваться.
– А вы этим и занимаетесь?
– Не постоянно, но да. Смысл скрыт внутри них, а не внутри вас. Вам придется вытащить его наружу.
– Вы предполагаете наличие аналитических способностей, которыми они, скорее всего, не обладают.
– Они люди, с полноценно функционирующим человеческим сознанием. Если бы я не считала их абсолютно такими же людьми, как я, меня бы здесь не было. – Она разрумянилась. – Зоология меня не интересует.
Наблюдать, наблюдать, наблюдать – твердили мне всю жизнь. Ни слова о том, чтобы делиться открытиями или добиваться анализа ситуации от самого предмета исследования.
– А что, если подобный подход изменит самосознание человека, и это, в свою очередь, повлияет на результат исследований?
– Я считаю, что наблюдение без последующего обсуждения его итогов создает атмосферу абсолютной неестественности. Они не понимают, что вы тут делаете, зачем вы здесь. Если же вы открыты и искренни с ними, люди успокаиваются и становятся гораздо откровеннее.
Она опять стала похожа на пушистого кускуса, лицо взволнованное, а широко раскрытые серые глаза чуть расфокусированы.
– Мы можем присесть и выпить чаю?
Мы уселись, и она продолжила:
– Фрейд утверждал, что примитивные народы похожи на западных детей. Я категорически не согласна, но большинство антропологов принимают такое определение глазом не моргнув, так что пусть, подкрепим им мой тезис, который заключается в следующем: каждый ребенок ищет смысл. Помню, когда мне было четыре года, я спрашивала свою беременную мать: в чем смысл всего этого? “Всего – чего?” – удивлялась она. “Всей этой жизни”. И я помню, как она посмотрела на меня, словно я сказала что-то очень дурное. Она уселась за стол рядом со мной и сказала, что я задала очень серьезный вопрос, ответить на который не сумею до самой-самой старости. Но она ошибалась. Потому что родила ребенка, маленькую девочку, и, когда принесла ее домой, я поняла, что нашла смысл. Девочке дали имя Кэти, но все называли ее “малютка нашей Нелл”. Она была моим ребенком. Я делала все: кормила, меняла пеленки, одевала, укладывала спать. Когда ей было девять месяцев, она заболела. Меня отправили к тетушке в Нью-Джерси, а когда я вернулась, ее уже не было. Мне даже не дали с ней проститься. Я не смогла обнять, удержать ее. Ее не стало – и все, как будто старого кресла или коврика. Кажется, большую часть жизненного опыта я обрела, когда мне не исполнилось и шести лет. Для меня очень важны другие люди, но они могут вдруг исчезнуть. Полагаю, не мне вам рассказывать.