Если забуду тебя, Тель-Авив - стр. 24

Нет лучшего способа отметить праздник освобождения, чем украсить свой банковский счёт некоторыми вложениями. Потому что свобода, как известно, приходит нагая, а значит, туфельки ей купи, платьишко купи, сумочку надо, всё – деньги. И вот, настяжав гонораров и покормив банкомат, скачу я к морю, напевая «вышли мы все из Египта, дети семьи трудовой», и думаю, как причудливо сознание постсоветского человека, даже самого хорошенького из них: чуть только расслабь, покорми, развлеки, тут и вылезет диковатый фольклор. Потому что укачивали меня под песню о Щорсе, и что ещё может стать с человеком, для которого покой и безопасность – это спать на руках у папы под немузыкальное гудение «голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве». Красиво же, ну: вечернее густо-синее небо, роса на изумрудной траве, полоса вишнёвой крови, а из сумерек выступает белое пятно бинта с плывущим алым. И конь где-то там ходит тёмной тёплой тенью. Разве же не прекрасен такой вечер, разве не безмятежен?

Ещё думала о ненасытном своём одиночестве: почему, сколько ни люби волка, ни окружай его тройным кольцом хороших и заботливых, всё норовит он скорчиться от тоски и обстоятельно нажаловаться на сиротство.

А потому всё – поняла я в этот вечер Песаха, когда люди расходились в свои дома и соединялись для праздника, – потому, что у меня нет семьи. Не оттого, что дракончик съел папу и маму и теперь сирота, просто нет этого основополагающего ощущения своих, которые несмотря ни на что. Есть ряд людей, выбравших любить меня вопреки моим несовершенствам, но они всегда могут отозвать свои чувства, и претензий к ним не будет, одно огорчение. Потому что как женщина, мать, дочь, сестра, племянница и даже кузина я никуда не гожусь, а состоялась только как куст, говорящий, бродячий, иногда пылающий. Куст я правда отличный, не придраться, но этого слишком мало для семьи, поэтому я легко пойму, если что. С каждым из своих дорогих я договариваюсь отдельно. Прости, папа, я куст. Прости, дитя, даже не кукушка. Прости, милый друг, я немного деревянная. Но если согласитесь меня любить, покроюсь для вас цветами и даже, возможно, полезной едой, а если и нет, придётся вам меня как-нибудь так. Почему они до сих пор согласны, это вопрос их личных травм, но, когда откажутся, я не удивлюсь.

Но, обдумав всё это, отмечаешь, что есть же у семьи и другая характеристика – не только любящие, но и те, кого любишь ты. Отчего же куст умалчивает об этом аспекте? А всё потому, что привык знать: твоя любовь ничего не решает, как ни пылай, ни принадлежи, всегда наступит момент, когда ссадят с колен и уйдут. Никого нельзя удержать силой своей любви и сохранить при себе, только если выберут тебя, если собственная любовь привяжет человека к людям, кустам и крестам. А дальше уж либо повезло, либо нет.