Еще один день - стр. 48
Пока ехали к школе, пока высаживали Шустикова и прощались с ним, Остудин приводил в порядок первые впечатления. Еланцев понравился сразу. Был он парень рослый, розовощекий, с круглым лицом и добродушной открытой улыбкой. Глаза его, больше, пожалуй, зеленоватые, чем голубые, смотрели на мир внимательно и осторожно, словно хозяин их на всякий случай прощупывал собеседника, проверял его готовность к разговору, неожиданному и откровенному. А однажды совсем уж мимолетно Остудин увидел в его взгляде скрытый вопрос: «Как мы с тобой жить будем: на откровенностях или недосказанно? Насколько тебе можно доверять?» Такой вот вопрос прочитал Остудин в мимолетном взгляде главного геолога. И про себя подумал: «А тебе?»
Если бы они были вдвоем, Роман Иванович, скорее всего, вызвал бы Еланцева на более или менее откровенный разговор. Но они были не вдвоем. Были еще Краснов и шофер Володя…
В разговоре Краснов почти не участвовал. Ни тогда, когда сидел рядом с Остудиным, ни потом, когда Шустиков вышел, а Роман Иванович пересадил парторга на его место. С этого места поддерживать общую беседу можно было только полуобернувшись, а это положение для Краснова было очень неловким: его мучил остеохондроз, и часто менять позу он избегал. Об этом Юрий Павлович сказал Остудину и попросил извинить за «замороженную» позу.
– Ну что вы, о каких извинениях может идти речь, – ответил Остудин.
О Краснове у Остудина сложилось впечатление общее, но благоприятное. «Юмор он понимает, сам умеет шутить, это уже хорошо, – думал Остудин. – Тем более хорошо, когда человек хохмит по своей инициативе, а не вторит начальству». Он считал первое впечатление немаловажным. А во-вторых, привык представлять себе людей, с которыми ему выпало общаться долгое время, положительными. При таком общении работается веселее и легче.
Уазик выскочил на берег Оби, качнулся с радиатора на задок и замер. Вниз по реке в километре, может, чуть больше просматривался взвоз-копань. У входа его в воду, привалившись на бок, лежали вытащенные на сушу два катера.
Роман Иванович выбрался из машины и остановился, оглядывая открывшийся простор. Картина была настолько величава и впечатляла так глубоко, что говорить не хотелось. Только думать. И Остудин думал. Ни о чем определенном. Мысли перескакивали с одного на другое, но обязательно с предметного на предметное. Сначала встревожила крутизна. «Метров сорок, однако, а то и больше обрыв, – подумал Роман Иванович. – Сколько же лет этим местам?» Потом взгляд его перекинулся за Обь, и он опять же прежде всего подумал о расстоянии: «На сколько же километров разливается река?» Расстояния как бы придавили его, сделали маленьким. Это было особое ощущение. Он потерял себя. Есть окружение – и бесконечные дали, и тайга, которая вберет и спрячет все, что в ней приживется, а тем более не приживется… И крутояры есть, и взвоз, и катера… Все есть, что он видит, что ощущает. А себя не видит и не ощущает. Словно нет Остудина. Да и не нужен он здесь. Ни тайге не нужен, ни ледяному простору, ни этим людям, которые стоят рядом. Ни он им не нужен, ни они ему. И если они все вдруг исчезнут, ничего в мире не изменится. Даже событием это никто не назовет. Так себе… чихнул комар – и только.