Эрон - стр. 57
– Не вопи, слышу! – подхватив тяжеленный барабан, обмотанный тканью, они вдвоем опустили его в пропиточную ванну. Обе работали в толстых резиновых перчатках, и все равно все пальцы проедены краской. А вокруг был ад. Ад под названием аппретурного цеха ткацкой фабрики имени Микояна. Барабан, булькнув зловонной жидкостью, ушел на дно. Подобрав на цементном полу крюк, Надя принялась цеплять барабан с готовой тканью. Зацепила. Потянула вверх. Пошло хорошо. Вспомнилось что-то из школьной чепухи о поведении и невесомости тел в жидкостях. Вывалив барабан на лоток сушки, она выматерилась – снова кружило голову, свежего воздуха хватило едва на десять минут.
Лимитчицы работали внутри сырой мрачной коробки, в стене которой было проделано несколько маленьких окон. Сюда на примитивных подвесных рельсах на потолке подтаскивали со склада барабаны с тканью. Тут их вручную сгружали на железные тележки, тащили к аппретурным ваннам с красителями, где ткань окрашивалась. Затем барабан доставали крюками и опять на тележках, на своих горбах отвозили дальше на просушку. За рабочий день их бригаде было положено аппретурить 92 барабана. Больше можно, меньше нельзя. План! Работали одни женщины. В цехе стояла удушливая вонь красителей. От разбитых окон шел морозный пар, но стекла не вставляли, – иначе б задохнулись, лучше уж мерзнуть. Одеты были так: на головах плотно намотанные платки, чтобы ни один волосок не торчал. Лица были замотаны до самых глаз, дышали бабы через платки. Телогрейки. Ватные брюки. На ногах резиновые или кирзовые сапоги: пол в цехе был залит лужами красителя. Сапоги съедались краской и лаками за месяц, телогрейка держалась немного дольше, но и она превращалась в разноцветные лохмотья. Перчатки лопались и рвались от обилия железа чуть ли не каждый день. И по поводу их замены стоял вечный ор в кладовке. Плакаты на стенах тоже не держались; призыв «Слава труду!» еле терпел месяц, затем выеденные буквы надо было обновлять. В общем, ад. Бабы в клубах испарений, в разноцветном рванье, с железными крюками в руках сами были похожи на чертей в преисподней. Не люди, а какие-то грудастые обрубки от тел. Вдобавок к этой толчее над ядовитыми ваннами пекло было ошарашено грохотом барабанов о чугунные днища, шипеньем сжатого воздуха, свистом, ревом подвесной дороги, клацаньем крюков, лязганьем тележек, матом, частым надрывным кашлем. Если звуки различались и отделялись друг от друга, то запахи красок, лаков, тел и металла сливались в отвратительную водянистую плоть вони. И – измученно отмечала про себя Надя – весь этот ужас был ужален какой-то адской гибельной красотой… шелково переливались алые, изумрудные, апельсиновые потоки красителей, расцветали на раскрошенном полу радужные змеиные лужи фантастических павлиньих и питоньих оттенков, пятна красок на сырых стенах напоминали кущи Эдема, озаренные полосами золотой парчи солнца.