Эрон - стр. 29
Ева даже плакала от бессильной злости: да, в Москве она пока смирилась с судьбой, да, но ей казалось, что ее смирение будет оценено по заслугам, что ее-то унижать как раз не посмеют.
Заметив, что Ева читает Блока, хозяйка рассказывала, как смешно и нелепо была увлечена поэтом.
– Впрочем, как все петербургские барышни из семей, где покупали стихи. Я была влюблена в него еще заочно. У меня над кроватью висел его фотопортрэт в паспарту. Там Александр был в чем-то военном. И глаза раненого ангела. Сейчас нет культурных кумиров, и трудно понять ажитацию такого поклонения до слез… очень грубое время. Моя подружка поэт Лилечка фон Целендорф ехала с юга в купе, куда ввалились дезертиры солдаты. Они не стали ее лапать, только, пардон, громко назло пердели, чтобы поранить слух буржуазки. Она вернулась в Москву, приняла ванну с цикламенами и застрелилась. Стреляла в сердце и в гробу смотрелась прекрасно…
Старуха замолчала. Она строго и прямо сидела в высоком кресле, полузакрыв глаза и откинувшись головой на спинку. Одна из морщин на ее лице шевелилась – там прятался рот. «Я с нею состарюсь», – отчаянно подумала Ева.
В китайском халате с золотыми драконами по синему атласу и восковыми руками в крупных желтых перстнях старуха походила на сложенный веер. И так неожиданно было видеть, как за тобой следят из-под век молодые живые глаза злого павлина.
– Но я вижу, милая, тебе это неинтересно… Лучше припомню о том, как я однажды убила одного человека.
– Вы убили?
– Да, я. Вот этой маленькой ручкой кокотки я выстрелила из пистолета прямо в сердце. Наповал. И этот человек была женщина… но тсс… больше я не скажу ни слова. Ты наказана за то, что не умеешь зевать про себя. Надо учиться скрывать эмоции. И принеси-ка мне телефон.
Калерия Петровна нехорошо смеялась. Ева, досадуя, несла переносной телефон, а заодно и немецкий градусник, который было положено держать не под мышкой, а во рту. Старуха строго следила за своим здоровьем: три раза в день почти страстно измеряла температуру, исключительно соблюдала режим дня и с маниакальным упорством блюла распорядок меню. Первые и вторые блюда готовили повара цэковской столовой в Гранатном переулке. (А для фруктовых салатов и сладкого вдруг угодила новенькая служанка.) Малейшие же перемены с блюдами, например, когда шофер привозил в судках протертый суп не с гренками, а с клецками, приводил и хозяйку в ярость. Постепенно и Еву загипнотизировала колдовская погода, которая стояла в столовой до самого потолка, как сумерки в воде:
Понедельник
Завтрак.