Эрон - стр. 142
– Я еду на дачу… от врача, – сказала Нора, морщась от вранья. Она хотела понравиться такой замечательной девушке.
Сезам ревниво рычит, он встревожен изменой хозяйки.
– Ты отдыхаешь в пансионате?
– Да, у меня отпуск.
– Отпуск? Так ты не студентка? – Отпуск, к этому слову надо привыкнуть. – А почему ты ездишь одна? Всегда одна. – Нора видит, что такой девушке нравится в такой машине. За боковым стеклом замелькали дачи. – Кури. – Нора протянула пачку дамских сигарет. Девушка благодарно вытащила тонкую штучку. Сезам раздраженно простонал: он терпеть не мог запах дыма. При нем никогда не курили в машине. «Вот еще не хватало из-за нее поссориться с Сези». Но стон собаки был нужен хозяйке, Норе не хватало открытых эмоций в столь машинальном общении шофера с попутчиком. «Может, предложить ей травки?»
– Тебе не скучно без мальчиков?
– Мне никогда не скучно одной. Скучно только в компании.
– Болит? – Нора коснулась ноги… маленькая коленная чашечка, розовые потеки вдоль голой кожи, белый носочек выглядывает каймой из ношеной кроссовки.
– Немного. Я поняла, вы это сделали специально. Но зачем?
Нора вздрогнула от чертовой проницательности, и ее страх передался Сезаму, пес нервно залаял. «Сези! Фу!»
«Больно лаять, когда во рту такой язычище, – рассеянно думает Надя, – можно поранить язык».
– Зачем? – задумалась Нора. Машина подкатила к дачным воротам. – Еще не знаю.
Пискнуло, и ворота автоматически открылись. «Вольво» подкатил к дому. Нора вышла первой и стала тянуть за поводок, пес обиженно упрямился прыгать на землю. Он уже всерьез ревновал.
Дом построен по рисунку Шехтеля из архива маэстро архитектуры.
Надя совершенно ничего не понимает в дачах, поэтому не придала никакого значения ни ее внешнему виду, ни тому, что успела увидеть внутри. Нора же отметила про себя, что девушка все принимает как должное. В том числе и загородный дом, какие редкость среди русских.
Навратилова еще не умела замечать быт. В этом суть любой молодости. Она могла только страдать от быта.
Нора повела девушку в ванную комнату, где, нехотя подчиняясь, Надя поставила голую ногу на холодный гладкий мрамор массажной скамьи. В ванной стояли цветные сумерки: свет лил сквозь витражное стекло. Но она и тут не пожелала снять зеркальные очки с носа.
Нора включила воду и, намочив морскую губку, провела изрытой негой по коже. Вот оно, уязвимое место: она не боится женщин! Затем стала смывать красную пенку руками в тонких стальных браслетах. От ее лобзающих рук Наде вновь стало не по себе.
– Пустите, я не Христос, а вы не Магдалина. – Ощущение беспокойства нарастает. От телячьих нежностей Норы, как ни странно, становилось больней, потому что в ней расцветала ранимость, а там, на шоссе, когда ее облизал правый борт, она была прочной и рука твердо обрывала лоскутки содранной кожи. Там она груба и неуязвима. Здесь при тихом шафранном свете окна от запаха мыла и близости Норы, от вида ее шеи и рук, она стремительно превратилась в мишень для боли, для болезненной нежности.