Эрон - стр. 111

Пытаясь резче подчеркнуть свой отказ от молодого советского полусвета, она зазывала в гости глупышку Магду с Ильей Пруссаковым, отыскала чуть ли не в преисподней Карабана, выдумала именины и зазвала Еву с Филиппом. Когда они уехали, она еще раз убедилась, что охладела к Билунову, и только умственное самолюбие напоминало, что она была отвергнута почти что мельком, побеждена и ей нанесли оскорбление. Ева с Филиппом были слишком увлечены собой, им не было дела до выходок Лилит, которая, как выразился Билунов, «пошла в люди», Ева же ругала себя, что не нашла в сердце ни капли жалости к подруге – шофер Жбанков ей не понравился ужасно, но она не согласилась с мужем, что это лишь только светская комедия. Вадик Карабан явился пьяным, его все время разбирал смех, а все анекдоты были связаны с новой работой. Судьба его занесла на Таганский корректировочный пункт эфира, или, проще говоря, «глушилку», где он всю смену глушил западные радиостанции «Свобода» и «Свободная Европа».

Но пиком самобичевания стал вечер визита матери. Лидия Яковлевна была ошеломлена дикой выходкой дочери, но, заморозив эмоции, она прежде всего попыталась разобраться в существе того, что случилось на самом деле. Единственное, чем она позволила себе оскорбить дочь – она поднялась к ней в дом вместе с шофером служебной мидовской «Волги», который нес зонт и коробку с тортом. В тот вечер мать была настолько объективна и чутка, что дуралей Жбанков ей в общем-то понравился. Он был стихийно неглуп и дал ясно понять, что хорошо сознает, в чьих руках сейчас его подлая жизнь. Хотя ситуация была еще та, – в тот день в гостях у Жбанкова были его дружки, шоферня спецмашин из совминовского гаража. Они тоже чуяли, почем лихо, и, не стесняясь, раболепствовали перед партийной матроной. Что ж, лакеи ей были не страшны, она следила круглыми рысьими глазами за каждым жестом и словом дочери. Лилит упивалась ее оцепенением, вела себя как бы униженно, корчила радушную хозяйку, сама ржавым ножом открывала консервы на кухне, сюсюкала над Аркадием, но сексот был чуток, как комар, и, скаля зубы, говорил матери, что Лилит категорически запретила ему заходить на кухню и помогать по хозяйству. Явление мамаши окончательно напугало Жбанкова: он был уверен, что она напрочь его проигнорирует, но сухим из воды ему не выйти. Дружки-сексоты тоже чувствовали его страшок и подсмеивались, гады, давили на акселератор со всей силой: чует кошка, чье мясо съела! Понаблюдав за Лилит и этим шкодливым бычком с коньячными глазами, мать убедилась, что дочь к нему равнодушна и перед ней итог какого-то личного поражения. Она была плохо информирована о тайнах московской планиды Лилит, но видела же, что месяц у Жбанкова – напоказ, понимала, что дочь стала женщиной, что таким репримандом ей надо унизить именно мать, отомстить за годы бессмысленной муштры, но отыскать причину причин не могла. Ее алмазная Лилит жила заурядной жизнью домохозяйки посреди мебели, купленной на зарплату… Помогла случайность: дурачась, дочь ляпнула, что