Ермак. Том II - стр. 77
И вдруг сизые тучи разорвались; из-за хмурых облаков выглянуло солнце и, словно живой водой, взбрызнуло казацкую рать, яр и реку. И все мгновенно ожило и заиграло веселыми пестрыми цветами: радовали и веселили глаз красные суконные чекмени, кафтаны и алые верхи лихо заломленных казачьих шапок, блеск воинских хоругвей, синеватые переливы кольчуг, золотые молнии пик и серебристые разливы обнаженных мечей…
И опять зазвучал призывный голос Ермака; могучий, звонкий, он зажигает сердце. Вот он, батька, он стоит впереди. Тяжкий, сильный, большой, чернобородая голова его в стальном шлеме крепко сидит на крутых плечах, а в суровых глазах столько силы и веры в себя!
Когда он примолк – на короткий миг, запомнившийся на всю жизнь – стало совсем тихо. И вдруг Ермак властно взмахнул рукой и крикнул:
– Бей супостата!
Пищальники дали дружный залп по орде. Закричали, засуетились на берегу. Татарские лучники слали стрелы. Тугими ударами они падали в темную рябь Иртыша и уходили на дно. Иные с лязгом били о казачьи кольчуги, впивались в тегилеи[28] и ломались на юшманах[29]. Казака Осилка ударило стрелой в грудь, и на жупане заалела кровь. Он вырвал стрелу и ладонью прикрыл рану.
– Погоди, дай только добраться! – прохрипел он. Лицо его побледнело, борода взмокла от пота – такая была боль. Но она зажгла душу казака: глаза Осилка запылали, и он, превозмогая страдания, закричал что было силы: – Гей-гуляй, казаки!
Этот знакомый казачий окрик встрепенул всех, от него окрепло тело, окрылилась душа. В ответ повольники дружно закричали, засвистали, заулюлюкали:
– Э-гей-гуляй! Бей кистенем, бей палицей, руби саблей гололобых!
Рядом высокой стеной поднялся глинистый яр. Струги тихо подходили к берегу, на котором темной тучей ждала их несметная татарская рать. Задние толпы ордынцев напирали на передних. Тесно, трудно размахнуться тут для доброго удара!
Мелкой зыбью бьются о борта стругов иртышские волны, но сильнее их, яростнее – волна казачья. Словно шумящим девятым валом, выхлестнуло казачью вольницу на орду. Пороховой дым окутал струги, берег и сблизившиеся две грозные силы.
– Трави запал! – крикнул пушкарям Ермак.
Черноусый Петро, запачкавший свой орлиный нос смолой, размотал просаленную тряпку, которая оберегала от ржавчины пушку, и поднес смоляной фитиль к заряду. Почти мгновенно пушка изрыгнула пламя, струг качнулся, и по долине пошел гром. На соседних стругах отозвались другие пушки, и разом дрогнула земля, с отвесов яра заклубилась пыль, смешавшаяся с пороховым дымом. По бортам сверкнули желтые огоньки самопалов. Перепуганные татары сбились в стадо. Многие повернули назад, молотя кулаками своих, но с яра торопились все новые и новые толпы и напирали… Щетина сверкающих копий преграждала путь на берег. Кормщик Пимен переглянулся с Ермаком; по взмаху атамана гребцы еще раз сильно взмахнули веслами, – и струги уперлись в дно.