Ёнька - стр. 6

Он выставил правую ногу вперёд, и я ахнул от блеска совершенно красных ботинок с железными клёпками на носах.

– Не убегу, – пообещал я. – Я же гордый разбойник.

Закрыв дверь, я вернулся к своему новому другу и протянул руку, чтобы он был уверен в том, что я не собираюсь дать дёру. Ёнька цепко ухватил меня за два пальца, и красок вокруг стало ещё больше.

– Пойдём? – спросил я разрешения.

– Пойдём, – велел Ёнька.

И мы пошли, а точнее, полезли. Чтобы попасть к маме, нам пришлось карабкаться через забор. Мера вынужденная, но деваться некуда – никто через выход не входит.

Вблизи Ёнькина мама оказалась необычайно похожей на Ёньку – те же золотые и лёгкие кудри, тот же нос и конопушки на круглом лице. Она походила на стройного мальчика гораздо больше, чем на маму, но была прекрасной, как и все мамы на свете. В детстве про красоту мам я знал наверняка, потом подзабылось, а вот сейчас снова вернулось в новом свете.

При виде нас с Ёнькой мама собрала между бровей столько строгости, что её хватило бы на трёх сыновей и десяток Бамалеев. Ёнька же оставался один, да и меня не стало больше, чем было.

– Ты зачем привёл чужого дядю? – мама посмотрела на мальчика ледяным взглядом.

– Это не дядя, – громче, чем нужно, произнёс Ёнька. – Это Бамалей. Он мой пленник!

– Ах Бамалей!.. – мама сделала из глаз щёлки.

Она оглядела меня с ног до головы, а я разглядывал её. Ёнькина мама виделась мне повзрослевшим шалуном, который вырос неожиданно для себя и с испугу запретил себе детское настроение. «Ну вот, – подумал я. – Эта мама рассчитана на воспитание сорванцов, а ей достался Ёнька. Как бы она его не помяла».

– Ты его не ругай – он мой друг. Я же молодец? Он хороший, – тем временем отстаивал и себя, и меня Ёнька. – Это я его нашёл… Ты же придёшь ко мне на день рождения? – спросил он у меня.

– Сегодня?

– Не-е-ет… День рождения у меня весной.

– Осенью, – поправила мама.

При всей строгости мамы вёл себя Ёнька достойно. Если другие дети пытаются разговаривать со взрослыми целико́выми мыслями – длинными и по-детски сложными, то он общался с мамой предельно просто. Вспомнилась мысль знаменитого француза, которая сводилась к тому, что детские уровни абстракции для взрослых недостижимы в принципе. Я даже открыл рот, чтобы поделиться ей, и не смог. Строгие мамины глаза спрямили выходящие фразы до нелепой простоты.

– На самом деле я – волшебный полицейский, – выпалил я и сам себе удивился. Фраза ни по цвету, ни по звучанию не подходила ни к одной из граней беседы. – И мне нужен ваш сын. Он, и только он, может совершить подвиг, чтобы нас спасти.