Эллиниум: Пробуждение - стр. 16
Тщедушный юноша уже немного пришел в себя и, прислонившись спиной к пальме, жевал кусок мяса – не постылого вяленого, а жареного, с густым мясным соком. Видимо, Бур, его отец, щедро снабдил сына козлятиной в дорогу.
Когда солнце склонилось к закату, отряд продолжил путь. Козлик сразу начал сдавать: щит, висевший, как у всех воинов, на правом плече, неловко болтался и начал бить его по заду. Копьё в правой руке то и дело попадало ему под ноги, заставляя спотыкаться. Пескарь постоянно оглядывался, пытаясь хотя бы взглядом подбодрить товарища.
Дорога свернула к западу, и теперь воины шли прямо на солнце. Пескарь взглянул в глаз бога, который в это время дня не был уже таким яростным, и ему показалось, что нем светится милосердие. И тогда он решился.
– Щит и копьё воин в походе обязан нести сам, – обратился он к Козлику. – Но про остальные вещи никто ничего не говорил. Дай мне свой мешок.
Козлик не стал спорить. Идти с двумя мешками было намного тяжелее, но для Пескаря это было вполне терпимо. Правда, неожиданно начал особенно сильно чувствоваться вес отцовского меча на левом боку – этот довесок в снаряжении был непривычен. Когда несколько тысяч шагов остались позади, мешок Козлика принял Увалень – просто подошел и забрал его у Пескаря, когда тот начал задыхаться.
Воины шли молча, без разговоров, боевых кличей и песен – к вечеру первого дня похода все чувствовали усталость.
На вечернем биваке, когда запылал большой костер, уже сам Рубач подошел к Пескарю. Он, конечно, все заприметил.
– Благородный поступок, сын царя, – тихо, чтобы не услышали остальные, сказал он. – Но не обманись легкой победой. Тому, кого ты взял под своё покровительство, не выстоять в фаланге. Поверь моему опытному глазу.
– Я его все равно не брошу, – стиснув зубы, прошептал Пескарь.
– Я и не приказываю тебе бросать. Просто подумай о том, что я тебе скажу. Лучшим выходом для него было бы получить увечье в первом же бою. Такое, чтобы он не мог больше сражаться. Тогда и имя заслужит, и в дерьме всю жизнь не придется копаться. Но если уронит щит…
Рубач оборвал себя на полуслове и, не дожидаясь ответа Пескаря, развернулся и, возвратившись к своему месту у костра, назначил ночных дозорных, разделив их на три стражи. Пескарь сильно устал за день и обрадовался, что сегодня ему не придётся дежурить.
Этим вечером воины пели новые песни – не те, к которым привык Пескарь. Не было буйных плясок, не было выкриков «хайи!» и угроз врагу. Песни были тихие и протяжные.
«Помни нас, помни нас, брат. Пусть имена наши ныне и впредь звучат среди славных имен наших предков. Кость, Копьеносец, Алый и Шершень. Помни нас, помни Долину камней и грозную битву. Стапель, Крыло и Крепыш, и быстрый, как молния, Смоква. Помни нас, помни сраженье при Дреднах. Потир, Смелый, Толмач, Беспалый-храбрец и воевода Доска. Помни нас, помни нас, брат. В чертогах подземных бога, что мёртвыми правит, мы ждем вас в холодном дворце…»