производителя, собственника и потребителя вещественных благ – есть точка зрения
ложная и безнравственная. Упомянутые функции не имеют сами по себе значения для человека и нисколько не выражают его существа и достоинства. Производительный труд, обладание и пользование его результатами представляют одну из сторон в жизни человека или одну из сфер его деятельности, но истинно человеческий интерес вызывается здесь только тем, как и для чего человек действует в этой определенной сфере. Как свободная игра химических процессов может происходить только в трупе, а в живом теле эти процессы связаны и определены целями органическими, так точно свободная игра экономических факторов и законов возможна только в обществе мертвом и разлагающемся, а в живом и имеющем будущность хозяйственные элементы связаны и определены целями нравственными, и провозглашать здесь laissez faire, laissez passer – значит говорить обществу: “умри и разлагайся”». Удивительно яркая мысль! Современная экономическая теория требует, чтобы человек избавился от всех своих «предрассудков» в виде нравственных норм, совести, чувства справедливости и любви. Тех «предрассудков», которые мешают идеальному функционированию «рыночного механизма». Безумные экономисты требуют, чтобы человек превратился в биоробота, или
homo economicus с двумя-тремя чувствами-рефлексами (алчность, сластолюбие, страх). Но это означает смерть человечества – сначала духовную, а затем и физическую. Конечной целью современной экономической теории является убийство человечества, идеалом – труп.
Соловьев утверждает, что хотя труд является необходимостью, однако сама экономическая деятельность определяется мотивами, вытекающими из нравственных установок человека и общества. Отсюда приговор Соловьева: никаких экономических законов быть не может: «Хотя необходимость трудиться для добывания средств к жизни есть действительно нечто роковое, от человеческой воли независящее, но это есть только толчок, понуждающий человека к деятельности, дальнейший ход которой определяется уже причинами психологического и этического, а вовсе не экономического свойства. При некотором осложнении общественного строя не только результаты труда и способ пользования ими – не только «распределение» и «потребление», – но и самый труд вызывается, кроме житейской нужды, еще другими побуждениями, не имеющими в себе ничего физически принудительного или рокового, например, чтобы назвать самые распространенные страстью к приобретению и жаждою наслаждений. Так как не только нет экономического закона, которым бы определялась степень корыстолюбия и сластолюбия для всех людей, но нет и такого закона, в силу которого эти страсти были бы вообще неизбежно присущи человеку как роковые мотивы его поступков, то, значит, поскольку экономические деятельности и отношения определяются этими душевными расположениями, они имеют свое основание
