Единственный и его собственность - стр. 11

И вот, как различны рука и кольцо, как различны нога и башмак, так различны Я сам и рука, и нога, и всё тело – как то, что моя принадлежность, однако не собственно Я – тот, кому всё это принадлежит. Два смысла собственности: как обладание (и, таким образом, обособленность) и как существо, как природа, как род (как в выражениях: что ты собственно имеешь в виду? – кто он, собственно? – то есть по существу, по истине, на самом-то деле). До противоположности разнесенные смыслы: сам Я и то, что берут мои руки, то, без чего меня нет и чужие предметы, присвоенные посредством захвата. Что там предметы, Сократ же сказал, что он в собственном, в самом отказывает даже телу, что ныне для нас, да уже и для Штирнера, более чем скандально: раз дело не в теле, то в чем же – в душе, опять эти поповские бредни? Да, скажет Сократ, дело в душе (130а). И даже без мистики, добавим от себя, в пределах здравого номинализма – в душе как названии для того, что как-то владеет собственным телом (не сам я – рука, не сам я – нога, я могу быть без них; а можно без органов, которые называют жизненно важными? – но ведь и они, эти жизненно важные органы, немыслимы без других, вроде как менее важных органов, так где же граница, различие?.. – тогда тело в целом? – а что это, целое тело, целое тела – как указать на него пальцем, если то целое никакому глазу не видно и потому пускай даже на уровне метафоры, в повседневной речи не может быть названо лучше, точнее, нежели, снова, душа…)

Два мирно беседующих афинянина счищают с себя все предикаты шустрее и строже, чем ярый бунтарь Каспар Шмидт. В резком отличии от последнего, первые видят в подобной расправе правое дело, не приговор всяким призракам, мрачный конец размышлениям, приглашение к эгоистическому терроризму, но только начало – не штирнеровское – чего? – процесса познания самого себя, как завещано знаменитой дельфийской формулой. С Сократа и Алкивиада этот процесс пролетел как стрела и не думал заканчиваться – что ему в бозе почившие радикалы?

Уровней, траекторий полета великое множество. Можно задуматься, как Бибихин, о корне различия собственного и собственного, в двух данных смыслах – любовно хранимый зазор между ними, непроходимый, но значимый, близким к апофатическому способом будет лишь намекать, но, конечно, не объяснять истину своего-собственного как разом, в напряженном смыслопорождающем противоречии, индивидуального и родового, сцепленных невидимой мудростью мира. Можно, как тот же Сократ (и опять же Бибихин), задаться вопросом: куда мне смотреть, чтобы познать себя? Глаз смотрит на глаз, глядит в зеркало (131с и далее). Душа (как само) должна смотреть в свое зеркало – в другую душу. И даже шире, чем у Сократа: просто в другое, отброшенное на бегу, но напрасно – будучи в своем собственном так оторваны от вещей и от мира, что стали Ничем, не в мире ли, не в вещах, как в том зеркале, мы обнаружим свою неизбывную собственность – как в мифе, где бог оставляет человека без собственных свойств, чтоб свойством его оставался собственно весь мир в целом, как в том же дельфийском напутствии: узнай себя, то есть узнай себя в другом (тат твам аси,