Дым отечества. В поисках привычного времени - стр. 24

Иван было хотел возмутиться, не такой уж он был и тихий, но тут на него как гаркнули несколько здоровых до крайности мужиков. Он и замолчал.

Кормил несколько лет комаров на земляных. Руки от лопаты и тачки совсем такие сделались, что он однажды даже заплакал. Потому что уж теперь наладчиком станков никак не сможет работать.

Но пришла армия. Иван в неё с радостью. Школа жизни у него уже была хорошая, поэтому медкомиссии в военкомате он понравился. Сухой, здоровый. Зубов только двух не хватает, да и то в драке ещё в детдоме.

Завел с ним разговор веселый майор. Мол, на флот тебе надо, по всем статьям подходишь. Иван соглашается. В пыльной комнате запахло морем.

Но тут неожиданно к майору подошел лейтенант, что ли. И папочку ему тоненькую, серого цвета передает.

Майор прочитал и аж крякнул. Ивану приказал ждать в коридоре. А потом и объявили, мол, Ивану, как окончившему ПТУ и имеющему опыт строительных работ – в стройбат.

Иван не знал ещё, что в армии хуже стройбата – только дисбат.

Вернулся Иван из армии, а куда. Не в детский же дом. И поехал по контракту на Дальний Восток. Где и работал и на лесе, и на золоте, и на рыбе, и на нефти. Да где и кем только не работал. Но однажды плюнул да и рванул в Пензу, в детдом. Единственное теплое место.

Встретили его как родного. Кто-то из преподавателей помнил. Кто просто знал, что ежели пришел бывший воспитанник, то значит, ничего у него в жизни уже нет. Поэтому и старались Ивана все обиходить.

Сразу же дали, вернее попросили Ивана поработать.

Истопником. Уж очень пил дядя Саша, который ещё при Иване с углем возился. Иван согласился, но просил дядю Сашу не трогать и даже готов был на полставки. Но работать, как целый день.

Там же в котельной и закуток оборудовался. И стало здорово. До того, что и какие-то женщины стали в дежурство Ивана заглядывать. Просили, чтоб зашел в барак, посмотрел, чего это батареи не теплые.

Иван заходил. Да. Разное, правда, бывало, но Ивану упреков никто не устраивал, скандалов не чинил. Иван просто просил прощения и уходил. И женщина понимала – нет, не удержать его.

В душе у Ивана была пустота. Горечь и тоска. Которую он не показывал. Не показывал, да женщины все чувствуют. На то они и женщины.

А через год окончилась лафа Ивана. Вызвала его директриса. Новая. Но, видно, неплохая баба, как Иван про себя отметил.

Неплохая, потому что была зареванная вся. Тушь давно плыла по щекам.

Сказала – держать его на работе не может. И позвала пройтись по садику, что Иван и разбивал, живя здесь мальчуганом.

«Иван, милый, мне горько и больно, но есть такие суки на свете, что не дают жить вам, таким молодым да светлым мальчишкам», – и она снова заплакала. Вернее, заревела. А между всхлипываниями и затяжкой «Примой» сказала: «Поезжай в Калязин, к Полине Ивановне Кабановой. Она уж старая, все пишет нам, чтобы мы тебя разыскали. Да нам эти твари письма не отдавали. Случайно одно из твоего «Дела» я увидела, вот и адрес запомнила.