Дверь в стене - стр. 24
Она продолжила перечислять другие подробности церемонии, явно избегая говорить о главном.
– Все было в высшей степени представительно и мило, мэм; только вот ее отец был одет не в черный фрак и вообще выглядел не к месту, а мистер Пиддингкуэк…
– Кто?
– Мистер Пиддингкуэк… ну, Уильям, мэм… он был в белых перчатках и в сюртуке как у священника, с прекрасной хризантемой в петличке. Он смотрелся так элегантно, мэм! В церкви был постелен красный ковер, как для благородных господ. И говорят, мистер Пиддингкуэк дал клерку целых четыре шиллинга, мэм. И приехали они не на извозчике, а в настоящем экипаже. А когда они вышли из церкви, их осыпáли рисом, а две ее сестрички разбрасывали увядшие цветы. Кто-то кинул им под ноги туфлю, ну а я швырнула сапог…
– Сапог, Джейн?
– Да, мэм. Я метила в нее, а попала в него. Да, мэм, со всего маху. Глаз ему подбила, наверное. Я только один и швырнула, продолжать духу не хватило. И мальчишки вокруг заулюлюкали, когда сапог прилетел ему в лицо.
Пауза. Потом Джейн добавила:
– Мне жаль, что я попала в него.
Снова пауза. Яростная чистка картофеля.
– Он всегда стоял немножко выше меня – вы это знаете, мэм. А потом его увели.
Картофель был очищен безукоризненно. Джейн резко поднялась, вздохнула и со стуком поставила миску на стол.
– Мне наплевать, – заявила она, – наплевать. Он еще пожалеет о своей ошибке. А мне поделом! Очень уж высоко я с ним занеслась. Нечего было нос задирать. И я рада, что все так закончилось.
Моя жена в это время находилась в кухне, следя за тем, как готовится какое-то сложное блюдо. Должно быть, после рассказа о метании сапога ее карие глаза смотрели на бедную Джейн с некоторой тревогой. Но думаю, ее взор уже смягчился к тому моменту, когда Джейн встретилась с нею взглядом.
– О мэм, – воскликнула Джейн удивительно изменившимся тоном, – подумайте только: ведь все могло получиться! Я могла быть так счастлива! Мне следовало бы знать… но я не знала… Вы так добры, мэм, что позволяете мне говорить с вами… мне так тяжело сейчас, мэм… та-ак тяжело…
Сдается мне, Юфимия настолько забылась, что позволила Джейн вдоволь порыдать, приникнув к ее плечу. Хвала небесам, моя жена позволяет себе отступать от принципа «никогда не роняй достоинства», и, выплакавшись, Джейн теперь выполняет свою работу по дому уже без прежнего ожесточения.
Сказать по правде, в последнее время между нею и служащим из мясной лавки что-то намечается – однако это не имеет отношения к моему рассказу. Впрочем, Джейн еще молода, а время и перемена обстоятельств – великое дело. У каждого из нас есть свои горести, но в горести, от которых нельзя утешиться, я не особенно верю.