Двенадцатый год - стр. 40
День только начинается. Солнце, каждый день видевшее все битвы да битвы, освещавшее все кровь да кровь, сегодня выглянуло из-за лесу как будто приветливее… Не слышно пушечного грому… Дым от пороха не застилает очи солнышку; оно во все глаза глянуло на реку – это скромный Неман, но расположенный по береговому склону ее городок – это город Тильзит. По обоим берегам Неман усыпан народом, войсками всех национальностей, оружий и типов, стонет тысячами голосов. Что это за сборище? И почему все эти массы толпятся у берега, посматривая на реку, на середине которой, на поверхности воды, держится что-то невиданное, необычайное? Это на воде обширный плот, а на плоту – два красивых, затейливо изукрашенных флагами здания: одно из них – большее, более затейливое и более изукрашенное, другое – меньшее, меньше и изукрашенное. Над большим высятся два фронтона, и на одном из этих фронтонов красуется гигантская буква N, на другом – такое же гигантское А. Далеко видны эти буквы. На верхушке последнего фронтона, над самою буквою А, сидит ворона и громко, беспутно как-то каркает, обратившись клювом к русскому берегу реки.
– Ишь проклятая! – ворчит на нее знакомый ужо нам гусарик, тот самый, что распространялся об «эскадронной Жучке», толкаясь на берегу Немана вместе с другими солдатиками.
– Ты что огрызаешься? – спрашивает его старый гусар Пилипенко, тот, который плакал над раненой Жучкой.
– Да вон, дядя, ворона в нашу сторону каркает, на нас, значит.
– На свою голову, не на нас.
– А що воно таке там написано? – любопытствует Заступенко. – Якого биса вин там надряпав?
– Какого беса! Эх, ты хохол безмозглый! Надряпал! – строго замечает гусарик. – Эко слово сказал!
– А що ж? То вин писав, а вин ще ничего добраго не робив.
– То-то не робил! Это знаешь, что написано там?
– Та кажу ж тоби, чортив москаль, що не знаю – я не письменный, – сердится Заступенко.
– А вот что написано: это иже, а вот это – аз?
– Так що ж коли иже та аз? А що воно таке се бисове иже та сей чортив аз?
– Ну, хохол, так хохол и есть! Безмозглый – мозги с галушками съел.
– Та ты не лайся, а кажи дило.
– Дело я и говорю: иже – значит император, а аз – Александр. И выходит – императору Александру.
– Те-те-те! От вигадав бисив сын.
В разговор вмешивается донской казак, который предлагает новое толкование буквам, написанным на фронтонах павильона.
– Ты говоришь – иже – инператор; а я думаю – не инператор, – обращается он к гусарику.
– А что ж, по-твоему?
– А вот что, брат. Кто строил эти палаты-то?
– Он, француз, знамо.
– Так как же, по-твоему, себя-то он и обидит? Не таковский он человек, чтоб обижать себя. А он вот какую штуку придумал: одна-де каланча пущай будет ваша, к примеру, русская; на ней аз будет стоять – Александра, значит, Павлович; а на другой-де каланче я сам себя напишу… И написал иже… А знаешь, что такое иже? А?