Двенадцатый год - стр. 39
Улан бормочет как во сне:
– Стройся! Справа по три – марш!.. – Это бред безумного…
Тут только поняла девушка, что он ранен в голову и обезумел, но с коня не падает, словно прирос к седлу…
«Коли ты называешься улан, так тебе с коня падать не полагается, хоть ты жив, хоть ты убит, а сиди на коне… Улан падать с лошади не должен – ни-ни-ни боже мой! Падай вместе с конем – таков уланский закон… А с коня – ни-ни! Не роди мать на свете!» – вспоминаются девушке слова старого улана, ее дядьки Пуда Пудыча.
– Что у тебя голова? – спрашивает она несчастного.
– Это не голова, а ядро… Мою голову унесло, – бормочет раненый.
Морозом подирает по коже от этих слов… Его нельзя здесь бросить, он пропадет.
– Поедем со мной, – говорит она.
– Куда? Голову мою искать?.. Она укатилась – вот так: у-у-у!
– Мы найдем ее – поедем.
– Катится… катится… у-у-у-у…
Взяв за повод его лошадь, она тихо поехала к обозу, постоянно вздрагивая при безумном бормотании своего спутника.
– Ядро пить хочет… ядро кружится… ядро разорвет – берегись… у-у-у!
А там-то назади – боже мой! Страшно и оглядываться…
Кровавый день подходит к концу… Целый день битва, целый день гудят орудия, целый день умирают люди и все не могут все перемереть… Из «непобедимого» батальона Измайловского полка, из 500 человек, в четверть часа убито 400!
– Братцы мои! Родные мои! Детки мои! – словно рыдает Багратион, в последний раз обнажая свою шпагу. – Смотрите – это подарок отца вашего Суворова… Он смотрит на вас с высокого неба, смотрит на деток своих и плачет…
Он останавливается, утирает пот с усталого лица… Солдаты плачут, а иные крестятся…
– Братцы мои! Детки мои! Порадуем его, отца нашего, не дадим на позор нашу славу… ура!
Грянуло последнее, хриплое, по тем более страшное «ура!»… Последние силы понесены были в жертву страшному богу, но и они не спасли…
Кровавый день наконец кончился. На страницах истории написалось новое слово: «Фридланд».
7
Прошло десять дней после рокового Фридланда. Русские войска, гонимые страшным сереньким человеком в необычной шляпе, поспешно ушли за Неман, в Россию, махнув рукою и на Пруссию, которую они не смогли защитить от страшного серенького человека, и на свою славу, лавры которой, завядшие и полинявшие, по лепестку оборвал этот страшный серенький человек и бросил на произвол историческим ветрам.
– Буди проклято чрево, носившее тя, и сосцы, яже еси сосал! – бормотал как бы про себя, стоя на русском берегу Немана, старенький полковой священник, отец Матвей, которому вспомнилось, как он под Фридландом, в виду напиравшего на русских врага, не успел даже помолиться над телами воинов, кучами лежавших по обеим сторонам замутившейся кровью речки Алле.