Двенадцатый год - стр. 37
Огненное и дымное кольцо охватывает уже и правое крыло русской армии:… Вот-вот отрежут самый Фридланд, возьмут Беннигсена вместе с его ночлегом и постелью…
Он только теперь узнает, что против него вся армия Наполеона.
«Погиб! Все погибло! – стучит у него в мозгу, в сердце, во всем теле… Он падает головой на стол, на карту, на которой плохо изображена топография местности, где теперь идет битва, и стонет не то от боли, не то от отчаяния. – Пропала слава Прейсиш-Эйлау… пропала моя слава… Андрей Первозванный…» Ему вспоминается этот орден, пожалованный ему за Прейсиш-Эйлау… Непостижим человеческий ум: вспоминается ему и то, что он сегодня во сне ел гречневую кашу… Он стонет…
– Велите отступать! – хрипло говорит он стоящим около него адъютантам. – Нас отрежут.
Но и отступать уже нельзя, некуда: одно отступление – в могилу.
На правом русском крыле едва ли еще не страшнее, чем на левом и в центре… Кавалерийские полки так и тают от адского огня неприятельских батарей… Наполеон знает хорошо тактику смерти: чугунными ядрами он разрешетит сначала все полки врага, смешает конницу и пехоту, насуматошит во всех частях армии и тогда пускает своих цепных собак, своих гренадер, свою старую армию, и эти псы страшные окончательно догрызают обезумевшего врага.
– Счастливый день! – то и дело повторяет он. – Годовщина Маренго! Браво, моя старая гвардия!
И несутся по армии эти ядовитые слова, и зверем становится армия…
– Vive l’empereur![10] – то там, то здесь воют эти бешеные псы в косматых шапках, и резня идет неумолимая, неудержимая.
Бессильно стучит об стол жалкая голова Беннигсена… «Отступать – спасаться…»
– Бейте отступление! – кричит адъютант Беннигсена, подскакивая к Горчакову[11], который командует правым крылом.
– Кто приказал? – сердито раздается охриплый голос последнего.
– Главнокомандующий.
– Скажите главнокомандующему, что для меня нет отступления… Я не хочу отступать в могилу… Я продержусь здесь до сумерек: пусть лучше останется в живых хоть один солдат, но пусть он умрет лицом к врагу, а не затылком… Доложите это главнокомандующему!
Отправив назад адъютанта, Горчаков пускает в атаку кавалерию… Ужасен вид этих скачущих масс: топот копыт, лошадиное ржанье, невообразимое звяканье оружия и всего, что только есть у кавалерии металлического, звенящего, бряцающего, – все это заставляет трепетать невольно врага самого смелого… Но и это бессильно заставить умолкнуть горластые пушки, рев которых еще страшнее кажется тогда, когда ядра их падают в живые массы людей, вырывают целые ряды их, мозжат головы и кости у людей, у лошадей, ломают деревья, взрывают землю и засыпают ею живых и мертвых…