Две жизни. Часть 4 - стр. 97
Уложив спать Эту, я благословил всё живое во Вселенной, благословил милосердие моих наставников и лёг на свою полотняную постель, впервые ясно сознавая, что стою на рубеже, ведущем от детства и юности к зрелой молодости.
Ночь минула быстро. Я проснулся от гудения колокола и толчков Эты. На этот раз я уже ясно и твёрдо осознавал, где я нахожусь и кто и что меня окружает. Первым, что бросилось мне в глаза, была записка Иллофиллиона, лежавшая на стуле рядом со мной.
«Как только встанешь и приведёшь себя в порядок, приходи в покои Раданды возле трапезной. Эту оставь у Мулги. Раньше чем уйдёшь из дома, зайди к Андреевой и передай ей, что я поручаю ей на сегодняшний день Бронского, Игоро и Герду. Пусть до самого ужина проведёт с ними день и распределит в нём занятия всем, как сама найдёт нужным».
Записка Иллофиллиона окрылила меня. Быстро справившись с делами, я полетел в покои Раданды. По дороге я несколько раз возвращался мыслью к Наталии Владимировне и не мог разгадать, почему, когда я передавал ей поручение Иллофиллиона, она пристально вгляделась в меня и сказала: «Счастливец, Лёвушка!» Мысли мои перескочили с неё на её близкого и неразлучного друга в Общине Али – Ольденкотта. Только сейчас я сообразил, что я его нигде не видел с самого въезда в Общину Раданды, что он не жил в нашем доме, не бывал с нами в трапезной и что я о нём ничего не слышал все эти дни. Я решил немедленно же спросить у Иллофиллиона об этом милом и чудесном добряке, но, пока шёл, поостыл в своём решении, вспомнив, что любопытство во мне не может порадовать Иллофиллиона. Должно быть, для Ольденкотта, как и для Зейхеда, которого я тоже не видел в Общине, предназначался особый путь уединения. Весь под впечатлением этих мыслей, я сдал Мулге Эту, что было принято обоими новыми друзьями более чем благосклонно, и постучался в дверь Раданды. Он сам открыл мне и, лукаво оглядывая меня с ног до головы, сказал:
– Беги скорее в душ, пока Иллофиллион тебя не видел. Где это ты так запылился, точно по пустыне бежал?
Я посмотрел на свои сандалии, которые так недавно усердно чистил и завязывал, переконфузился и даже расстроился: и сандалии, и весь подол одежды – всё было серым от пыли. Увлечённый размышлениями и жаждой поскорее увидеться с Иллофиллионом, я забыл об осторожности и лёгкости походки. Извинившись перед Радандой, я помчался в душ. Тут уж я сам прочёл себе предлинную нотацию и наконец очутился в приличном виде перед Иллофиллионом. Мой снисходительнейший наставник ни единым словом не дал мне понять, что знает о моей неловкости, не укорил за опоздание, но ласково со мной поздоровался.