Две повести о войне - стр. 46
Выйдя из леса, она повернула налево, пошла по дороге, в противоположную сторону от деревни. Проселок после долгого дождя превратился в сплошную грязь. Ноги утопали в ней выше щиколотки. Стало спокойнее от мысли, что в такую слякоть ни одна немецкая машина, даже танк не сунутся сюда. Раз так, решила она, можно топать прямо по дороге, не хоронясь в лесу. Там, где картофельное поле заканчивалось, уже не таясь, накопала две сумки картошки. Определив, что проселок, хоть чуть и петляя, ведет ее на восток, Маша зашагала совсем уверенно. Слева стеной стоял лес, справа тянулись хиленькие хлебные поля. Они чередовались с посевами льна, клеверищами, сенокосами, выгонами для скота. Дорога иногда заворачивал в лес, долго тянулась среди дремучих елей и опять выходила на свет божий. Нигде не было видно ни людей, ни скота, ни немцев. Редкие деревни она обходила стороной, углубившись в лес. Шла, радуясь безлюдью. Ночевала подальше от дороги. Если встречалась речка, останавливалась на полдня, мылась, купала Мишку, стирала. Сильно огорчило неприятное открытие – появились вши. Видимо, они перекочевали к ним во время ночевки в шалаше. Маша держала детское и свое нижнее белье над костром, била одежду о деревья, тщательно перебирала волосики сына. Но они, паразиты, не исчезали. Томила постоянная усталость. Приходилось примерно через каждые полчаса сбрасывать ранец и валится на землю – ноша для нее была слишком тяжела. Когда кончилась картошка, стало полегче идти, но уставала так же: скудость питания подтачивали ее силы; прежние запасы подходили к концу. Это заметно сказывалось на молоке, с каждым днем его становилось все меньше, сын уже наедался не всегда.
Так она прошагала еще два дня. Дорога подсохла. Надела ботинки. Идти стало легче. Исчезла грязь – это означало, что немцы могут объявиться в любой момент. Так и случилось. Далеко впереди послышался шум моторов. Спрятавшись за ели, увидела грузовики с солдатами. Дальше пошла лесом, не теряя из памяти проселок. На ночлег забиралась в самую чащобу. Еды становилось все меньше и меньше. Налегала на малину, землянику, грибы, давала ягоды сыну через тряпочку. На душе становилось все тревожнее и тревожнее. Но она шла, шла и шла. Шла, спотыкаясь о старые корни, переваливаясь через поваленные деревья, обходя буреломы и топи. Все время хотелось есть. Из старых запасов остались шматок сала, банка тушёнки, горсть сухарей, несколько кусков сахара-рафинада, немного гречки, перловки и гороха. И всё. Ела помалу – экономила. Поэтому, когда до нее донесся еле уловимый запах… кухни, она подумала, что ей померещилось. Маша в поисках безопасного места для ночлега забралась далеко в лес, и слабый мясной дух, пощекотавший ее ноздри, показался ей в этой глухомани предметом воображения на почве постоянного недоедания. Тем не менее ноги сами направились в ту сторону, откуда веяло мечтой. И действительно, в дальнем просвете между огромными елями увидела легкий, едва заметный дымок. Испугалась: «Немцы? Наши?» Убедившись, что сын спит, Маша осторожно пошла в сторону костра. За несколько метров до него услышала русскую речь. Подойдя вплотную, сквозь еловые ветви Маша увидела на небольшой полянке пятерых военных, наших, обросших, сидящих вокруг слабого огня. На двух крупных рогатинах, воткнутых в землю, покоилась лошадиная или бычья нога с увесистым окороком, которую один из окруженцев время от времени переворачивал. Рядом с ними валялись оружие и вещмешки, в стороне находилась освежеванная полтуши. Трое, судя по кубикам на петлицах и портупеям, были командиры. Двое – рядовыми. Неподалеку высилась внушительная гора хворосту. Не спеша велся разговор. Кто-то из военных иногда вставал и ножом отрезал кусок мяса, отправляя его в рот. У Маши обильно потекли слюни. От запахов и увиденного у нее закружилась голова. Один из офицеров, дуя на отрезанный кусок мяса, произнес: