Две половинки целого - стр. 13
– Война живет в каждом из нас – возражаю я.
Тебе ли не знать, Микко. Ты воюешь уже который год и тебе больше не снятся лица убитых тобой.
– Возможно… – отвечает он – Но не каждого из нас она порабощает и не каждый из нас генерал, посылающий людей в бой. Теперь я наконец понимаю, почему в правительстве выбрали именно его для войны на севере. Коалиция настаивает, Союзная Контрольная Комиссия требует, русские звереют и им там, наверху, нужен тот, кому все равно за что и против кого воевать, пусть это даже бывшие братья по оружию. Хреновы братья по хренову оружию, но все же… Думаю, что со дня на день “фальшивая война” быстро перерастет в настоящую. Вот только меня это не огорчает, ведь у нас с тобой с наци свои счеты. Так ведь?
Наверное, именно так дела и обстоят. Вот только я это еще не осознал до конца.
– Медчасть пойдет в третьей волне, а ты наверное пойдешь в первой. Значит ты первым выстрелишь в тех, с кем ты воевал плечом к плечу. О чем ты при этом будешь думать, лейтенант? Лучше, конечно, вообще не думать, но ты ведь будешь думать, верно? И знаешь что? Не отвечай. Не надо.
Я и не собираюсь отвечать, но и не думать не получается, ведь за годы войны мне пришлось немало пообщаться с немцами. Да что там общение, порой мы делили с ними одну траншею и ели из одного котелка. Тому кто не кормил вшей в окопах этого не понять. Но я всегда старался держать дистанцию и при каждом удобном случае сообщал им кто я такой. Их реакция могла быть самой разной: от ненависти и ужаса при мысли о том, что враги рода человеческого окопались совсем рядом, до осторожного одобрения. Но и те и другие постоянно оглядывались через плечо: первые – из опаски получить пулю в спину от еврея, а вторые – боясь, что кто-то услышит и доложит в Гестапо. И только один пожилой эсэсовец пожал в ответ плечами и устало проворчал: “Ну и что?”
…Со времени того разговора с Лео прошло всего несколько недель, генерал Сийласвуо вернулся обратно в Оулу и “война понарошку” быстро начала превращаться в настоящую войну против наци. И вот теперь старенький пароход везет меня убивать их всех: и тех что ненавидели меня и тех что испуганно одобряли. Ну и пусть: как за их искренней ненавистью так и за их наигранной доброжелательностью одинаково маячат для меня печи Аушвица. А вот того старого усталого эсэсовца я не увижу через прорезь прицела: его застрелил русский снайпер вечером на закате того же дня. Может оно и к лучшему, потому что именно в него я не хотел бы стрелять, а остальные мне безразличны…
Такие или похожие мысли одолевали меня еще с четверть часа, пока мне наконец не удалось загнать их поглубже в подсознание, сосредоточившись на созерцании лунной дорожки. Тучи затянули небо, но подросший месяц выглядывал время от времени из-за облаков на западе, прочерчивая курс нашему судну. И тут я заметил, что уже не один на носу парохода. Месяц как раз выглянул из разрыва облаков, освещая гостя, но мне удалось разглядеть лишь немногое: смутные очертания женской фигуры в шинели “Лотта Свярд”. Надо признать, что их зимнее обмундирование выглядит не слишком сексуально, и это еще мягко сказано. Мешковатая шинель полностью скрывала фигуру, а надвинутое на глаза кепи и надетый на голову капюшон – и лицо тоже. Я коснулся двумя пальцами своего головного убора: