Души военные порывы - стр. 41
***
Была такая фея и у меня. В госпитале нашел, а как же? Жила она на третьем этаже, носила имя Кармелита. Да, она. И ей еще относительно повезло – оставшиеся без умственных нагрузок мозги мамашек мирного времени и не такое вычудивали со своими детишками. Возможно, по этой причине, она носила простое и привычное русскому уху имя – Лида, сократив заграничный оригинал до приемлемого варианта.
Русская барышня славянской внешности носила имя чернявой героини мексиканского (или какого там?) сериала о сопливой любви. Но моя Кармелита была не чернявой. Была она смешнявой. И острой на язык сестричкой, что было просто обязательным для них всех. В чем мы, пациенты, были железобетонно уверены: барышни принимались на службу строго в соответствии с Табелем Необходимых Требований медперсонала, где язвительность, сарказм и показное равнодушие стояли под номерами 1, 2 и 3 соответственно… А если к этим качествам подключалось еще и природное чувство юмора, то таких боевых единиц опасались даже доктора, а ведь они тут все – не ниже подполковника.
Лида мотала мою перебитую ногу, место соединения с телом которой ничем прикрыто не было. Я горел. Она сверкала. Нога давно уже была не моя, и сестричка прекрасно знала тому причину: крови ноге не хватало, она вся задерживалась в районе тазобедренного сустава, закручиваясь и вихрясь в многочисленных полостях рядом стоящих органов.
Вот такой коктейль чувств, ферментов и эндокринов я никогда не испытывал – ни до, ни, я готов поклясться в этом! – после той перевязки. Нецелованным на «гражданке» я перестал быть задолго до войны, щеголять перед сверстницами в одном носке мне тоже всегда было вольготно, но вот в тот момент я просто исчез, как мужчина! Маленький ягненок под нежными когтями пантеры…
Вроде есть не собираются, бежать нельзя, оставаться нельзя, смотреть нельзя, не смотреть – страшно, показывать страх – бесполезно, но тоже нельзя. Центр управления чувствами был полностью дезориентирован поступающими инструкциями, и оттого пьяно дебоширил в полностью разрегулированном состоянии.
Какой-то особой там искры между нами не проскакивало по одной простой причине: я сам искрил, что залитый водой трансформатор. Однако меня она приметила, а я это все-таки почувствовал… Хотя, кому я вру? Едва меня вывалили на мою кровать, буквально, как мешок с костями, я поклялся больше к этой Сероглазке – ни ногой! Такого позора я не получал никогда, даже в лучших традициях тех элитных возлияний в «падике» мирного времени, после которых проснуться в помойных миазмах биологического происхождения считалось в пределах нормы. Да и на самой помойке пробуждение являлось лишь очередным поводом для очередной порции веселья, но никак не несмываемым позором. Смывался он, конечно, трудно, но без особых проблем.