Душевный монолог - стр. 31
Дорога же зримо ведет к большому селению, словно облокотившемуся деревянными срубами, расписными теремами на широкую ветвь реки, переливающейся и вовсе сапфирными своими водами, а навстречу Владимиру Митрофановичу уже идут его родные: мама, бабушка и дед. Те самые люди, которые смогли вложить в него нравственность и духовность, борьбу за справедливость, а значит и движение по пути правды… Прави, как говорили наши предки.
Еще чуть-чуть и недалеко от ближайшего сруба, собранного из обработанных рубленых бревен, что называется пятистенка, прямо под раскидистой березой, рослой с симметричным бело-розоватым стволом перетянутым черными чечевичками, накроют белой скатертью с ажурной бахромой длинный и широкий стол. На столешнице, которого установят всевозможные миски, тарелочки, судочки, плошки, миски, горшки, наполненные удивительными по вкусу русскими блюдами: борщами, ухой, ботвиньей, рассольником, солянкой, щами, окрошкой, тюрей, студнями, холодцами, заливными, кашами, соломатами, гороховками, кулагой, варениками, пирогами, пирожками, расстегаями, кулебяками, кокурками. И опять же в кувшины нальют традиционные напитки: сбитни, квасы, компоты, кисели, морсы, соки, меды, лесные чаи, сурью, сыровец.
А дед, Владимира Митрофановича, увитый пепельными, длинными волосами, бородой и усами, одетый в белую почти до колена рубаху, густо украшенную красной вышивкой по вороту, рукавам и подолу, да того же цвета полотняные штаны, стан которого крепко охватывает широкий матерчатый пояс, на правах старшего поднимет вверх деревянную расписанную узорами братину с медовухой, чтобы приветствовать в царстве справедливости или только в Белой Лебедии, своего любимого внука…
И тотчас, сидящий в центре стола на длинной деревянной лавке, возле близких, Владимира Митрофановича, гудец, тот самый, что всегда в небесной дали дымчатым своим образом подыгрывает летящим на зимовье стаям лебедей, чьи седые до плеч волосы сдерживает по кругу берестяное очелье, нижним концом обопрет крыловидные гусли об колено и начнет бряцать по длинным, тонким струнами, глуша ненужные звуки подушечками пальцев другой руки. И мягкие, ласковые яично-лимонные лучи солнца, просачиваясь сквозь полупрозрачные пальцы гуслиста, станут ему подыгрывать, невесомо покачиваясь на тех упругих нитях. И поплывет по Белой Лебедии тогда радостная песнь сопровождаемая таким же приветственным, величественным курлыканьем лебедей.
Мне же останется лишь память об этом замечательном (как всегда я говорила) человеке, Владимире Митрофановиче. Горький болезненный привкус смешается с солеными слезами и наполнит мою душу пониманием невозвратности времени, осознанием того, что уже не удастся выслушать его совет, посидеть с ним за одним столом и выпить того же домашнего белого вина. От испытанной боли потерь, я закрою глаза и в наступившей темноте, сглатывая текущие слезы, прощаясь с добрым моим другом навсегда, провожая его в тот путь, прошепчу: